Молчание.

— Я сэкономлю тебе время: нахожусь я в данный момент на вокзале Ватерлоо. Через двадцать секунд я отключу телефон, сяду в поезд и исчезну. Можешь даже не пытаться меня найти, бесполезно.

Опять молчание — и наконец робкое «Продолжай».

— Моей карьере конец, — сказала я, осознавая, что Джосбери уже пытается отследить звонок и пишет коллегам, чтобы те немедленно послали на вокзал наряд. — Все те обещания можешь засунуть себе в задницу. Перейдем к делу.

— Какому же?

— Джоанна Гроувс еще жива.

— Откуда ты, мать твою…

— Послушай меня! Как только я узнаю, где она или где находится Луэлин, я тебе позвоню, так что телефон далеко не прячь. А пока что просто предоставь мне полную свободу действий. Это лучшее, что ты можешь для нее сделать.

Я буквально чувствовала, сколько восклицаний, цензурных и не совсем, готовы были сорваться у Джосбери с языка. Но он каким-то образом сдержался.

— Флинт, мы целый месяц рыскали по лондонским подворотням и сквотам. Она явно больше не бродяжничает, ты ее не найдешь.

— Я знаю. Она сама меня найдет.

Досадливое шипение и скрежещущий звук, когда стул волочат по полу.

— Лэйси, ты погибнешь.

— Плевать! Так, еще один момент.

— Какой?

— У меня в квартире лежит посылка, которую принесли сегодня утром. Это нож, на лезвии выгравировано имя Мэри.

— Мать моя…

— Заткнись! Нож чист, сто процентов. Им еще не воспользовались. Джоанна жива.

Я дала ему секунду на размышление. Но только одну. Пора было вешать трубку. Я уже и так нервно озиралась.

— Что за бред? — вспылил Джосбери. — Зачем ей посылать тебе оружие, которым еще никого не убили?

Я с трудом сдержала горькую усмешку.

— Тебе повезло, что ты такой смазливый, Джосбери. Потому что в голове у тебя, прямо скажем, дерьмо, а не мозги. Нож идеально чист по той простой причине, что воспользоваться им должна я. Я должна убить Джоанну.

87

— Эти женщины, которых ты убила… Матери мальчиков. И моя мать тоже… Ты их винишь в том, что случилось? Ты думаешь, они в ответе за поступки своих сыновей?

Девушка проводит все больше времени с Джоанной, как будто ей тоже одиноко и неуютно. Иногда они разговаривают, иногда сидят молча, слушая дыхание друг друга.

— Они воспитали их в полной вседозволенности. В уверенности, что можно просто брать, хватать, отнимать — и не думать о последствиях.

— И поэтому ты… это делаешь?

— На следующий день, в полиции, их отцам было стыдно на нас смотреть. Они стыдились своих сыновей. Конечно, они помогли им избежать наказания, но хотя бы не говорили, что мы сами напросились.

— А матери говорили?

— Эти женщины даже мысли не допускали, что их драгоценные мальчики могут в чем-то провиниться. Поэтому всю вину свалили на нас — на меня и на мою сестру. Надо же кому-то отвечать.

Джоанна на миг задумывается. Она хочет кое-что сказать. Произнести предательские слова, которые, возможно, спасут ей жизнь.

— Я понимаю. Но ведь люди, которые надругались над вами, все равно останутся безнаказанными.

Ответом ей служит презрительный смех.

— Нет, — шепчет она на ухо Джоанне. — Это быстрая смерть означала бы, что они остались безнаказанными. А убивать их медленно я бы не смогла. Быстрая, внезапная, безболезненная смерть — это не кара. А так они будут страдать до конца своих дней. Точь-в-точь как я.

88

Я не врала, когда говорила Джосбери, что нахожусь неподалеку от Ватерлоо. Я соврала, когда сказала, что сяду в поезд: лондонская подземка нашпигована камерами слежения, найти меня не составило бы ни малейшего труда. На самом деле я оседлала свой велосипед и поехала на восток вдоль дороги А202, но не напрямую, а закоулками. Накинув капюшон и опустив голову, я упорно крутила педали.

Через час и десять минут я уже наблюдала сверху, как юго-восточные районы Лондона праздно переползают из субботы в воскресенье. У входа в парк Гринвич я купила кофе и сэндвичи и теперь поглощала их, ловя в реке отблески гаснущего солнца. Одним, впрочем, глазом — вторым я следила, как бы кто не подошел слишком близко. Небо постепенно затягивало тучами, народу в парке было немного: кто выгуливал собак, кто запускал воздушных змеев, кто следил за своими детьми на игровой площадке. Холодало.

Наверное, чувство времени у меня притупилось из-за близости Гринвичского меридиана, на который равняются во всем мире.

Перед моей командой, брошенной на произвол судьбы, стояли две основные задачи. Во-первых, найти Джоанну Гроувс и Викторию Луэлин; обе девушки, с большой долей вероятности, находились в одном месте. А во-вторых, найти меня. Мою фотографию, должно быть, уже разослали по всем полицейским участкам Лондона. В каждый пункт слежения, в каждую патрульную машину. Всем офицерам полиции было велено искать меня. Я бы не удивилась, если бы мне отвели главную роль в обеденном выпуске новостей. Тогда меня начнут искать не только копы, но и все неравнодушные граждане.

А еще — Луэлин. У нее есть мой номер телефона. Она скажет, куда ехать. Мне останется только добраться туда, не попавшись в руки законникам.

И вот я сидела и коротала время, тщетно уговаривая себя не мерзнуть. Без пяти час красный «шар времени» поднялся на середину мачты, через три минуты взмыл на самую верхушку, а ровно в час снова пополз вниз. Я прождала еще полчаса и достала мобильный. Новых сообщений не было.

Тогда я его выключила и снова села на велосипед. Вероятно, Джосбери уже знает, что я в Гринвиче. Пора в путь.

Я выехала из парка и первым делом отыскала дешевую вещевую палатку. Там я купила голубой дождевик и бейсболку, переоделась и заехала под глянцевый купол у входа в Гринвичский пешеходный туннель. По туннелю я, как полагается, шла пешком, таща велосипед за собой и прижимая подбородок к груди — на случай, если там установлены камеры. На северном берегу я села на скамейку с видом на реку и целый час любовалась изысканной архитектурой. Накрапывал дождь. Я снова проверила телефон. И новых сообщений снова не оказалось.

Часам к трем я совсем окоченела. На Собачьем острове я юркнула в интернет-кафе, почему-то открытое в воскресенье, и, стараясь не попадать в объективы камер, прошла к свободному компьютеру в дальнем углу. Меня интересовали новостные сайты.

На каждом из них сообщалось о похищении Джоанны Гроувс. Русоволосая, голубоглазая, худощавого телосложения; не то чтобы писаная красавица, но далеко не дурнушка. Жила в Уимблдоне, в квартирке на цокольном этаже, работала в районной начальной школе. В пятницу она вышла из школы в половине четвертого, и с тех пор никто ее не видел. Узел, в который сплелись мои внутренности, с каждой страницей становился все туже.