– Вадим, – сказала Варя и взяла его за отвороты куртки, – мне нужно, чтобы ты меня срочно отвез…
– Куда?!
– К Волошину. Ты знаешь, где он живет?..
Дэн Столетов так распереживался, что даже спал плохо, чего с ним отродясь не бывало, и он никогда не понимал, как это можно – не спать?! Тетя Оля иногда звонила маме и жаловалась на бессонницу, говорила, что «опять ночь не спала», и Дэн думал: как это может быть? Как можно «ночь не спать»? А что тогда делать? Нет, ежу понятно, что можно делать ночью, а ему-то, Дэну, тем более, но вот когда надо спать, что может быть проще и приятнее? Открываешь окошко, чтоб было свежо и прохладно – мама за это вечно распахнутое окно называла сыночка «отморозок в поисках ледяной свежести», – забираешься под одеяло поглубже, думаешь о чем-нибудь приятном и утешительном, и через пять минут готово дело, спишь!.. И снится всегда что-нибудь хорошее, приятное, легкое. А тут – на тебе! Полночи возился, возился, все никак не мог устроиться! То жарко, то холодно, то неудобно, и мысли какие-то тяжелые, словно жернова, тягучие и бугристые, как овсяный кисель, который варила ему, маленькому, тетя Оля, когда им с мамой вдруг взбредало в голову, что мальчик должен правильно питаться. Тогда они переставали все солить, варили гречку и овсяный кисель и запрещали есть чипсы. Потом тетя Оля из своей редакции вдруг приносила статью – это называлось «материал» – о том, что нужно пить исключительно сырую воду, но не простую, а «серебряную». Тогда про гречку и кисель все забывали и начинали искать серебряную ложку, клали ее на дно трехлитровой банки, а потом оттуда пили.
В общем, всякое бывало, и не всегда приятное, и слава богу, он теперь вырос и может делать все, что хочет! Ну почти все.
Дэн долго соображал, как бы ему заснуть, но ничего не придумывалось. В конце концов он встал и ушел на кухню – от своей скомканной неаппетитной постели и таких же скомканных мыслей. Хорошо, что мать с вечера на дачу уехала. Вдруг подхватилась и уехала, сказала, что там вода не перекрыта, как бы завтра мороз не ударил! Дэн не очень любил, когда мать одна таскалась на эту дачу, еще с тетей Олей туда-сюда, а одной нечего там делать. Он тревожился – вдруг свет вырубится, или насос полетит, или пьяные гаишники какие-нибудь набегут, а его, Дэна, рядом нет! И дачу эту он не любил – подумаешь, дача! Огород и будка посередине! И одному дома ему было… неуютно. Он этого очень стеснялся, и матери ни за что бы не признался, но с ней ему было как-то веселее, что ли! В компании себе подобных Дэн говорил, конечно, все, что положено – предки, мол, достали, житья от них нет, все учить лезут, хотя в жизни ни шиша не понимают, особенно в такой… в современной, ну в молодежной. Предков следовало поругивать за то, что они «совки», отечество именовать «Рашкой», а тысячу рублей «баблом». Дэну от всего этого как-то неудобно делалось.
Он пил на кухне чай и грустно думал о том, что он какой-то неправильный. Он редко об этом думал, а тут вдруг его пробрало. Дэн Столетов не знал, что в три часа ночи «пробирает» всех, у кого бессонница, но раньше у него никогда не случалось бессонницы, вот он и не знал! Он пил чай, вздыхал, грустил, жалел себя и думал, что он «неправильный».
Без матери ему скучно завтракать и ужинать – никто не пристает с расспросами, не предлагает на выбор блинчики или омлет, не почесывает за ухом мимоходом. Мать то и дело почесывала, и ему это нравилось ужасно! Он даже головой крутил, подставляя так, чтоб ей удобнее было чесать. Конечно, он никогда и ни за что не признался бы, что его, здоровенного двадцатидвухлетнего мужика, да еще и журналиста, мать чешет за ухом, но – что делать! – она чесала, и он млел, подставляя нестриженую башку, и ленился завтракать, когда ее не было дома! И с девушками выходила какая-то петрушка, тоже неправильная! Общепризнанные красавицы, у которых он время от времени брал интервью, его смешили, и он даже толком не знал, почему. Так… дуры. Дэну, взявшему этих интервью два или три десятка, казалось, что он видит их насквозь, и ничего там, внутри, нет ни интересного, ни заманчивого! Все ему казалось, что, кроме калькулятора и некоего специального датчика, который, как счетчик Гейгера, начинающий завывать и щелкать при повышенной радиации, сигнализирует о приближении достойной особи мужского пола, ничего там нет вообще. А может, он так считал, потому что датчики эти никогда не реагировали на него, Дэна!.. Кому он нужен, долговязый, лохматый, кое-как одетый корреспондентишка! С него и взять-то нечего, а за материал уже заплатила «достойная особь»! Некоторые красотки были чуть получше, другие и вовсе никудышные, вроде этой самой Олеси Светозаровой, которая орала, что он спер у нее бриллиант! А на съемке она то и дело откаблучивала нечто такое, от чего даже многоопытный Сапогов закатывал глаза. Ну например, все время отвлекалась на телефон, щебетала безудержно, называла собеседников исключительно «Мася» и каждый раз потом не могла вспомнить, о чем с ними, журналистами, говорила до того, как зазвонил проклятущий телефон! Дэн с Сапоговым с ней замучились. А потом, когда ее попросили переодеться, стала снимать блузку прямо при них!.. При этом она разговаривала по телефону с «Масей», придерживала трубку плечом, и тянула вверх свою кофточку, и уже почти стянула, когда Дэн с Сапоговым сообразили выскочить за дверь. Там, за дверью, они долго не могли друг на друга взглянуть, а когда взглянули, быстро отвели глаза. Сапогов был совершенно красный и очень сердитый, и Дэн знал, что сам выглядит точно так же! А эта дура, обнаружив, что их нет в спальне, еще и заорала на них – сколько вас ждать можно, я готова, не журналисты, а наказание! «Мася» сказал, что все будет очень быстро и весело, а все долго и скучно!..
Дура, одним словом! Разговаривала бы по телефону поменьше, и было бы куда быстрее!
Примерно это Дэн Столетов и изложил вчера Глафире Разлоговой после того, как они отбыли из квартиры «мастодонта» Красавина. Вот кто нравился Дэну – Глафира! Как держится, как слушает, как смотрит сквозь свои очки – и не поймешь ее, и насквозь не видать, и счетчик никакой не щелкает, словно наплевать ей на всех мужчин на свете, включая «мастодонта»! А уж тот, даром что старый перечник, так за ней увивался! Такие пассы выделывал, такие пируэты выписывал! Дэн даже будто приревновал немного, но потом обошлось. Глафира все интервью просидела тихо, как мышь, только все смотрела на большую фотографию на стене, и вид у нее был сосредоточенный. В машине она рассеянно спросила про то самое интервью с Олесей, потом сказала, что ей нужно подумать, и назначила Дэну встречу – утром, в кофейне на Пушкинской. Он согласился, конечно, и всю ночь промучился бессонницей, как втрескавшийся чувак перед первым свиданием!
В кофейню он приперся за полчаса до назначенного срока, невыспавшийся, с зелеными кругами под глазами, злой, как пес. Да еще он голову помыл, чтоб волосы не висели сосульками, а сушить поленился, и всю дорогу мерз, ему казалось, что влажные волосы заледенели, и теперь башка у него выглядит, как у египетского фараона, который смазывал волосы кровью жертвенных животных, Дэн где-то про это читал.