— Ну, чего ты меня снимаешь, я же просила, — невнятно пробубнила женщина и свободной рукой закрыла камеру. Изображение остановилось.
— Скажи "привет", Киса, — пробормотал я.
— Капитан, — сказала вдруг девочка-следователь. Я обернулся.
Она уже не сидела на диване, а стояла около шкафа, держа в руках открытую потертую косметичку, в виде кожаного сундучка. Я заглянул и криво усмехнулся. Мадам Земельцева… точнее, мадемуазель… преподносила все новые и новые сюрпризы.
Внутри косметички лежали одноразовые шприцы и крохотный мешочек с белым порошком. Внутренний голос настойчиво вещал, что это не пудра. Вот она, причина резкой агрессии.
— Вы когда труп осматривали, следы уколов не находили? — спросил я. Девочка сконфузилась.
— На руках нет… А вот на ноги я не посмотрела. Может, она в ноги кололась? Или еще куда… Говорят, наркоши даже в пупок колются…
— Где это все лежало?
— В трельяже. В самый угол было задвинуто, — ответила девочка. Я открыл рот, чтобы о чем-то спросить, но вопрос так и не оформился. Дверь бахнула. Приготовившиеся к выносу тела санитары отшатнулись. В квартиру влетел Семенов, шлепая по мокрому полу.
— Прокуроры приехали, — зловещим шепотом сообщил он. Я повернулся к девочке.
— Быстренько, посмотрите на ее ноги.
Девочка кивнула и шагнула к трупу. Долго возиться ей не пришлось.
— Под коленом сплошной синяк, — сообщила она. — Точно, ширялась она.
— Молодец, — похвалил я девочку. Дверь бахнула вторично. Архипов, сопровождаемый мрачным Егором, вошел в квартиру, брезгливо поднимая ноги, словно породистый кот. На его лице было написано возмущение, вперемешку с болью. Ни на кого не глядя, он опустился на колени перед телом Земельцевой, прямо в лужу, не обратив на это никакого внимания. Умный Семенов оттащил Егора в сторону и что-то зашептал ему в ухо. Тот нахмурился, потом покачал головой. Успокоенный Семенов соединил указательный и большой палец, маякуя, что все в порядке. Значит, заявлению Быстровой хода еще не дали…
Архипов поднялся и двинулся к выходу, сутулясь и натыкаясь на вещи. В проеме он обернулся и уставился прямо на меня.
— Найдите его, — прошипел он срывающимся голосом. — Хоть из под земли….
Юлия
Никита сидел напротив, сгорбившись, обхватив обеими руками кружку с горячим чаем. Из кружки, с коричневым рисунком и надписью "Алания", шел пар. На столе, рядом с конфетницей, лежал диктофон, откуда доносился странный, булькающий голос, неприятно растягивающий гласные, постоянно теряющий нить повествования, время от времени направляемый другим голосом в нужное русло.
Никита выглядел усталым. Под глазами залегли глубокие тени, и даже буйная копна темно-русых волос как-то съежилась, безжизненно улеглась, хотя обычно непокорные вихры вели себя, как им заблагорассудится.
После той памятной ночи я все-таки переехала к родителям, выслушав от матери кучу нотаций, предостережений, пережив слезы и пообещав никуда больше не лезть. Папенька вообще перестал со мной разговаривать, ходил мимо, как тень отца Гамлета, насупленный и сердитый. Наверное, переживал, что мне уже не пять лет, и надавать по заднице будет проблематично. Мой кот, нервно забившись в угол, уже второй день отказывался от еды, утробно выл и по ночам спал у меня на шее, не давая дышать. Хорошо себя чувствовал только попугай, щебетавший среди маменькиных фикусов. "Инфинити" я загнала во двор, где он сразу занял почти все место, так что теперь к родительскому порогу приходилось пробираться, плотно прижавшись к стене.
Нападение Земельцевой и ее внезапную кончину от родителей я скрыла, моля бога, чтобы об этом не пронюхал Сахно или еще кто-нибудь из коллег. После убийства Ларисы прошли сутки. На следующий день ко мне приехал Никита, воспользовавшись отсутствием родителей.
— Собственно, она только поначалу хмурилась и не хотела разговаривать, — негромко сказал Никита, протянув руку и нажав на пару кнопок диктофона. — А потом, увидев бутылку сразу подобрела. "Заходите, гости дорогие, а если совсем совести нет, то и ночевать оставайтесь".
В серебристой пластмассовой сигаре что-то пискнуло, загорелась зеленая лампочка, откуда-то издалека донеслись голоса: Никиты и какой-то женщины, сварливой и неприветливой.
— А чего вы там застряли то? — спросила я, подливая чаю. Пока из диктофона ничего интересного не слышалось: так, шумы и отдельные, ничего не значащие фразы.
— Да, блин, ты в этом Тимирязево давно была вы последний раз?
— Давно.
— И я давно. Да и водила попался тоже какой-то непуганый нашими дорогами. На обратном пути нас грозой накрыло. Едем, а впереди лужа.
— На шоссе?
— Окстись, откуда в Тимирязево шоссе? На проселке, естественно. Ну, этот Шумахер решил ее вброд форсировать, места, видите ли, мало было объехать. Въехали мы в самую середину, и там забуксовали. Дождь, гром, телефон сеть не ловит, из дверей вода течет… Так до ночи и просидели. Хорошо еще случайный мужик на ЗИЛе нас выдернул. Пока до города доехали, уже светать стало. Ты вне зоны, я Мироову позвонил, велел передать, что задерживаюсь… Кабы я знал, что у тебя там такие события, спать не поехал бы, сразу примчался… Во-во, слушай, сейчас она самое главное будет рассказывать…
Я послушно замолчала. В динамике, сквозь посторонние шорохи подвыпившая мать Ларисы Земельцевой рассказывала о судьбе своей непутевой дочери.
— Я ведь поначалу дояркой работала в колхозе, — плаксиво поведал голос в диктофоне. — А когда забеременела, председатель перевел меня на легкий труд.
— Это куда же? — спросил из динамика Никита.
— Кочегаром в котельную. Надышалась я этой пыли угольной, ну, и чтобы ребеночек здоровый родился, я все укроп ела… Ларка то и родилась у меня вся зеленая.
— Да ладно…
— Вот вам крест, зеленая, в пленке какой-то, как эти уроды, что по телевизору показывают… На меня тогда страх напал, когда акушерка ее показала. Как чуяла, беда с девкой будет… Наливай, сынок… Ой, горе горькое….
Бульканье, тяжелый вздох… звяканье, резкий выдох…
— Ох, хороша зараза…. Вот, огурчик возьми… Ага…. Вкусный? То-то, у вас в городе таких нету…
— Ой, не говорите, Елена Сергеевна, — льстиво промяукал диктофонный Никитка. — Так, почему вы считаете, что с Ларисой беда будет? Она вон, до каких чинов дослужилась, меня бы из редакции не послали, если бы она не была важным человеком.
— Важным? — после недолгой паузы фыркнула женщина. — Это да, важной она с самого детства была. "Уеду, — говорит, — в город, что мне тут в грязи сидеть?". Сколько горюшка я с ней хапнула, это же уму непостижимо. Одно грело — училась она хорошо, в институт поехала поступать… Здесь только на выходных появлялась. Завалится на диван и спит, нет, чтоб матери по хозяйству помочь…