– Ах, апокрифы, – я почувствовал жгущую боль над поясницей, и мне необходимо было говорить, говорить, говорить; все что угодно говорить, лишь бы отвлечь себя, – вы знаете, милейший доктор, я признаю их ценность как литературного источника, но как религиозного – увольте.
– Церковь, – теперь Басеску скрывал улыбку, – полностью с вами солидарна.
– Но я не солидарен с ней! – заорал я. – Потому что те четыре Евангелия, которые объявлены каноническими, такое же дерьмо, как и апокрифы!
– Почему же тогда, – поджал губы доктор, но мне было уже все равно, – канонизировали именно их?
– Рынок, – я пожал плечами, – рынок, милейший доктор. Жесткая конкурентная борьба всегда была присуща рыночным отношениям. И тут даже Иисус не исключение.
– Прошу вас…
– Прошу вас, – передразнил я Басеску. – Вы думаете, его убили за то, что Он и Его речи будоражили народ? Прошу вас, будьте серьезнее. Проповеди сумасшедшего, который никогда ни с чем не мог определиться, кого они могли напугать? Да, сумасшедшего! Разве не так? То Он говорит «почитай родителей своих», то бросает родной матери – «что мне и тебе, жено?». И так – во всем. Я думаю, все дело в том, что Иисуса просто несло. Перло, как говорят нынче молодые люди. И Он особо так не вдумывался в то, что Он говорит. Он получал наслаждение от самого процесса произнесения речей. А уж потом под это подвели социальную теорию. Так появилось христианство. Потом теорию замолчали, тех, кто о ней вспоминал, быстро убили – так появилась христианская религия. Отныне и присно, и во веки веков, аминь, суки!
– Говорите все что угодно, но прошу вас, успокойтесь, – вспомнил о клятве Гиппократа Басеску. – Вам вредно волноваться.
– Кстати, именно социальная теория, которую подвели под христианство – устранение несправедливости в реальном мире и наступление царства Божия в реальном мире, – вот что должно быть интересно людям! – говорил я. – Вы, христиане, гнусные лицемеры. Вы замалчиваете учение своего учителя, который вовсе не придумывал это учение.
Ведь во всей этой истории, от сотворения мира до последнего гвоздя, вбитого в крест, и последующего вознесения (которого, разумеется, не было) интересно только это!
– Что?
– Первый реальный план справедливого устройства мира! Найти бы того, кто это изобрел и связал с имиджем иудейского неудачника, несшего бред на площадях, найти бы Его – и поклоняться Ему! Что? Что такое?
Басеску смеялся, сидя в кресле за моим диваном. Я улыбнулся. Мне давно уже не было страшно. Да и чего бояться? Светящийся шар не может испытывать жажду мести. Року плевать на нас. Люди появились независимо от желания Бога. Дарвинисты правы, и верующие правы. Просто эти два мира возникли одновременно и с поры своего возникновения только теснят друг друга.
– Это напоминает мне, – утер слезы Басеску, – книгу Булгакова. Помните?
– Этого русского? Припоминаю.
– Дьявол сидит на скамейке с советскими писателями и рассказывает им, как на самом деле заканчивалась жизнь Иисуса, и о его встрече с Пилатом. Милейший Влад, неужели вы, по примеру своего знаменитого тезки, вечны? Может, вы – сам дьявол?
– Мне нравится, доктор, – я снова лег на диван; ужасно болели ноги, – ваша наблюдательность и ассоциативность мышления. Сравнить нас с Воландом и русскими поэтами…
– Вы хорошо платите своим рабочим? – поинтересовался Басеску.
– А что?
– Мне кажется, – доктор вернулся к анализу, механически подметил я, – что вас тревожит проблема некоей социальной справедливости. Вы, может быть, в глубине души опасаетесь недовольства работников?
– Доктор, – недовольно сказал я, – вы все упрощаете, а ведь только что я похвалил вас за тонкость.
Вечером, глядя, как на слюдяных стеклах замка разгорается пламя в деревушке под горой, – шел 1325 год, я отлучился в Молдавию, чтобы подписать договор о союзничестве, и соседи, пользуясь случаем, грабили мои предместья, – я думал о Басеску. И пришел к выводу, что он славный парень. Нет, это вовсе не означало, что я собираюсь подарить ему вечность. Мы были знакомы вот уже три года, он лечил меня от всех на свете болячек и не заслуживал такой неблагодарности. Напротив, я собирался подарить ему смерть. Не сейчас, может быть, позже? Потом я подумал о Прометеусе. До его прибытия в замок оставалось шесть месяцев. У нас всегда было холодно, а он наверняка приедет легко одетым. Я пошел в кладовую, достал меховую шапку и повесил ее на оленьи рога, чтобы не забыть.
– Стало быть, Иисуса убили вовсе не за то, что Он представлял какую-то там опасность для римлян, или, упаси боже, для оккупированных ими иудеев? – спросил меня Басеску на очередном приеме.
– Доктор, – я отвлекся, – вы слышали, что на пост президента страны баллотируется ваш однофамилец?
– А, – махнул рукой медик, – мэр Бухареста? Кретин. Наслышан. Но я задал вам вопрос.
– Он риторический. Ответ – да. Более того, Иисус даже для религии этих иудеев опасности не представлял. А зачем вы хотите говорить со мной об этом? Ну, выкладывайте.
– Иногда пациент, – честно признался Басеску, – не может рассказать о каких-то эпизодах своей жизни прямо. Ему мешает преграда, заслонка его же собственного сознания. В то же время ему хочется об этом рассказать. В его мозгу идет своего рода борьба. И сознание находит выход: человек рассказывает историю, на, казалось бы, совершенно другую тему. На самом же деле это преломленное (как луч в воде) изображение его истинной истории. А мне как врачу остается лишь ее внимательно выслушать и, сделав скидку на преломление, восстановить истинную картину.
– Вы реставратор, – задумчиво сказал я, – а то, о чем вы мне рассказали, напоминает писательство.
– Очень похоже, – кивнул Басеску, – вы, как всегда, наблюдательны. Так за что же убили Иисуса, если Он не представлял никакой опасности, мой пациент?
– Да все очень просто! Потрясающе, элементарно просто! – начал рассуждать я. – Конкуренция! Он претендовал на звание сына Божьего, а таких претендентов всегда было много, очень много. Особенно в те времена: римские императоры выводили свое происхождение от бога, в Иудее с удручающей регулярностью появлялся смутьян, называвший себя сыном Божьим и начинавший войну с римлянами… Сыновей Бога, говоря грубо, было тогда на Земле как собак нерезаных. И это была проблема. Проблема, которую осознавали даже такие недоучки, как Галилеянин.
– Тем не менее, – фыркнул Басеску, следивший за капельницей; он решил почистить мне кровь, о, наивный доктор, – он эту проблему решил. Иначе мы бы о нем ничего не слышали.
– Вы не могли бы положить мне под голову еще одну подушку? Благодарю вас. Да, я отдаю должное изворотливости Иисуса: Он решил эту проблему. Огромное количество сыновей Божьих. Галилеянин как человек хитрый и сметливый (исключительно в житейском плане) понимал, что Его первым делом спросят, почему иудеи должны верить именно в Него? Почему именно Он, а не Вар-Равван, Цха Цри, не Тот-то или Тот-то? Каковы доказательства Иисуса?