Ричарду, прирожденному балагуру, удалось за салатами и закусками добиться от Грега и Кейти не только улыбок, но даже смеха. Перед подачей десерта Кейти, явно повеселевшая, вдруг поднялась.
— Я дала папе слово, что, если он позволит мне остаться дома, пока идет суд, я буду вовремя готовить все задания, которые мне присылают. Начну прямо сейчас.
— Какая сильная и развитая у вас дочь, хоть и ребенок, — заметил Мур после ухода Кейти. — Вы прекрасно ее воспитали.
— Она и меня не перестает удивлять, — признался Олдрич. — Кейти предупредила, что не останется на десерт, поскольку нам троим наверняка есть, о чем поговорить в эти последние часы. Вероятно, она не ошиблась?
Ричард Мур посмотрел на своего клиента, сидящего напротив. За полгода, истекших с предъявления обвинения, Грег постарел на десяток лет. Он сильно похудел, и, хотя его лицо по-прежнему было привлекательным, под глазами залегли темные круги.
Коул, моложавая копия Ричарда, с головой окунулся в материалы дела и уже выражал отцу озабоченность по поводу исхода процесса. «Папа, ну как же он не понимает, что в его интересах подать прошение в суд? Как ты считаешь, почему он упорно противится тому, чтобы мы обсудили такую возможность с прокурором?»
Над этим вопросом Ричард Мур и сам неоднократно размышлял и, кажется, нашел на него ответ. Грегу Олдричу необходимо было убедить не только присяжных, но и самого себя в собственной невиновности. Всего однажды Грег упомянул о том, как, придя домой в то утро, когда погибла Натали, удивился, почти испугался, увидев, что его пробежка заняла больше двух часов. «Неужели он настолько отказывался поверить в содеянное, — думал Мур, — что сознание само отгородило его от ужасных воспоминаний? Наверняка, ведь мне приходилось сталкиваться с подобной реакцией. И мы с Коулом склоняемся к мысли, что убийство, с большой долей вероятности, — дело рук Олдрича...»
Подошел официант. Все трое заказали эспрессо, а десертом решили пренебречь. Ричард Мур откашлялся.
— Грег, — мягко начал он, — я стараюсь делать для тебя все, что в моих силах, поэтому должен снова поднять эту тему. Хоть ты и не поддерживал наше желание обсудить с прокурором прошение о снисхождении, но еще не поздно подать его на рассмотрение. Тебе, возможно, предстоит провести остаток жизни в тюрьме. Однако, как мне кажется, этот процесс — головная боль и для обвинения. Я искренне верю, что смогу выторговать приговор всего в двадцать лет. Срок, конечно, немалый, но, когда он истечет, тебе будет лишь немного за шестьдесят, у тебя еще останется надежда на что-то хорошее...
— Двадцать лет! — воскликнул Олдрич. — Всего-то двадцать лет! Может, позвоним им прямо сейчас? Ведь если промедлим, они могут и пожадничать!
Он уже почти кричал и в сердцах швырнул на стол салфетку. В комнате снова появился официант, и Олдрич сделал видимое усилие, стараясь взять себя в руки. Когда официант удалился, некоторое время Грег посматривал то на Ричарда, то на Коула, а затем произнес:
— Вот мы трое устроились тут в дорогих костюмах, ужинаем в частном зале ресторана на Парк-авеню, и вы предлагаете спасти меня от смерти за решеткой, отсидев каких-то двадцать лет. И то лишь в том случае, если мне будет оказана такая милость! — Грег залпом опрокинул в себя чашечку с эспрессо. — Ричард, завтра я предстану перед судом. Но это не значит, что я бросаю дочь на произвол судьбы. Кстати, прошу учесть одно крохотное, но немаловажное обстоятельство: я очень любил Натали. И никто на свете не убедит меня, что я мог сотворить с ней такое. Впрочем, я уже не раз повторял вам: я намерен дать показания. А теперь, если вы не возражаете, я пойду к себе и постараюсь хоть немного выспаться. Завтра утром в восемь я зайду за вами в офис, и мы вместе отправимся в суд. Чтобы поддержать друг друга, надеюсь...
Оба Мура переглянулись, и Ричард ответил:
— Грег, я больше не заговорю об этом. Мы им устроим райскую жизнь. Обещаю тебе, Истон у меня будет вертеться, как уж на сковородке.
Пятнадцатого сентября начался процесс «Штат Нью-Джерси против Грега Олдрича». Председательствовал на нем достопочтенный Кэлвин Стивенс, заслуженный ветеран судебного фронта, первым из афроамериканцев получивший должность в Высшем суде округа Берген и снискавший репутацию строгого, но справедливого человека.
Пока выбирали состав присяжных, Эмили украдкой оглянулась на Олдрича и его адвоката Ричарда Мура. Еще в период подготовки дела Эмили не раз ловила себя на мысли, что подозреваемый нашел для представления своих интересов в высшей степени правильного человека. Мур уже разменял седьмой десяток, он был хорош собой, худощав, с пышной копной тронутых сединой волос. Его безупречный темно-синий костюм вкупе с голубой рубашкой и синим в крапинку галстуком, внушали спокойную уверенность. Эмили знала, что адвокаты такого типа всегда демонстрируют дружелюбие и уважение по отношению к присяжным, чем вызывают их искреннее расположение.
Также Эмили понимала, что на подобное отношение со стороны адвоката могут рассчитывать и те свидетели, которые не представляют опасности для его клиента, — для других же у него заготовлены острейшие жала. Эмили загодя ознакомилась с послужным списком Мура; среди его удач числились и те случаи, когда обвинение вынужденно привлекало в свидетели закоренелых преступников вроде Джимми Истона. Вот и теперь сложилась подобная ситуация: Истон утверждал, что подозреваемый подстрекал его к убийству жены.
Рядом с Муром сидел его сын Коул, которого Эмили знала с самой лучшей стороны. Пять лет назад он стал партнером отца по работе, а до этого четыре года служил помощником прокурора в том же учреждении, что и она. Коул был неплохим юристом, и они с Ричардом могли выстроить крепкую защиту.
По другую сторону от адвоката находился обвиняемый. Для человека, которому грозило пожизненное заключение, он выглядел вполне спокойным и уравновешенным. В свои сорок два Олдрич слыл одним из лучших импресарио в сфере театрального бизнеса. Все отмечали его остроумие и обаяние — понятно, почему Натали Райнс когда-то не устояла перед его чарами. Эмили было известно, что у Олдрича имеется четырнадцатилетняя дочь от первого брака, живущая вместе с ним в Нью-Йорке. Мать девочки умерла рано, и, исходя из наведенных прокуратурой справок, вдовец надеялся, что Натали заменит сироте мать. Судя по отзывам приятелей погибшей, в этом и заключалась причина разрыва супругов: даже друзья не отрицали, что для Натали карьера была на первом месте.
«Все это они подтвердят на суде, — подумала Эмили. — Опишут присяжным, в какую злобу и отчаяние впадал Олдрич, пока вдруг не сорвался и не застрелил жену».
Джимми Истон... Вот от кого зависела судьба вверенного ей процесса. К счастью, его показания подтвердились: нашлись вполне приличные свидетели, которые должны были повторить под присягой, что за две недели до убийства видели Истона в баре в компании Олдрича. «Но лучше всего то, — размышляла Эмили, — что Истон в точности описал гостиную Олдрича в его нью-йоркской квартире. Пусть теперь Мур ломает над этим голову!»