— Доказательство — в этом документе. Это последняя воля, завещание Антония! Он оставляет все, что имеет, включая свое римское и италийское имущество, вложения и деньги, царице Клеопатре. Клянется, что любит ее, любит, любит! Она его единственная жена, центр его существования! Он подтверждает, что Птолемей Пятнадцатый Цезарь — законный сын бога Юлия и наследник всего, что бог Юлий оставил мне, его римскому сыну! Он требует, чтобы его знаменитые «дарения» были утверждены, а это делает Птолемея Пятнадцатого Цезаря царем царей! В Риме, в котором царя нет!
Вокруг стали шептаться. Вскрыто завещание, и его может прочитать любой, кто хочет удостовериться, что Октавиан говорит правду.
— Что, почтенные отцы, вы оскорблены? Вы должны быть оскорблены. Но это еще не самое худшее, что содержится в завещании. Самое худшее — его распоряжение о собственных похоронах. Он распорядился так: где бы смерть его ни настигла, его тело надо отдать египетским жрецам, которые забальзамируют его. Поэтому эти жрецы повсюду ездят с ним, чтобы в случае его смерти сделать из него мумию по египетской технологии. Затем он говорит, что его нужно похоронить в его любимой Александрии! Рядом с его любимой женой Клеопатрой!
Поднялся шум, сенаторы вскочили со своих мест, потрясая кулаками и издавая вопли.
Попликола ждал, когда шум затихнет.
— Я не верю ни одному его слову! — крикнул он. — Завещание — подделка! Как еще ты мог получить его?
— Я выкрал его из хранилища весталок, хотя они очень хорошо хранили его, — спокойно ответил Октавиан. Он бросил завещание Попликоле, который схватил его и попытался снова свернуть. — Обрати внимание на конец. Проверь печать.
С трясущимися руками Попликола проверил печать, нетронутую, потому что Октавиан осторожно вырезал ее. Потом стал читать пункт о похоронах Антония и о бальзамировании его тела. Хватая ртом воздух, дрожа, он отбросил эту полоску бумаги.
— Я должен поехать к нему и попытаться вразумить его, — сказал он, неуклюже поднимаясь на дрожащих ногах. Затем, не стесняясь слез, повернулся к рядам и поднял вверх руки. — Кто поедет со мной?
Немногие. Те, кто ушли с Попликолой, покинули палату под свист и оскорбления. Палата наконец убедилась, что Марк Антоний больше не римлянин, что он околдован Клеопатрой и ради нее готов идти войной на свою страну.
— Какой триумф! — сказал Октавиан Ливии Друзилле, когда возвратился домой, сидя на плечах Агриппы и Корнелия Галла в роли двух пони.
Но у дверей он отпустил и их, и Мецената со Статилием Тавром, пригласив всех отобедать с ним завтра. Такую победу надо разделить сначала со своей женой, чей дьявольский план так упростил его задачу. Ибо он знал, что Аппулея и ее подруги ни за что не показали бы ему, где лежит завещание, а он не отважился бы обыскать хранилище. Он должен был точно знать, где находится завещание.
— Цезарь, я никогда не сомневалась в результате, — сказала она, прижимаясь к нему. — Ты всегда будешь держать Рим под контролем.
Он что-то проворчал, погрустнел.
— Это все еще спорно, meum mel. Новость о предательстве Антония упростит мне сбор налогов, но они останутся непопулярными, если я не смогу убедить всю страну, что альтернативой будет власть Египта и жизнь по египетским законам. Что не будет бесплатного зерна, не будет цирка, не будет торговли, все слои общества лишатся римской автономии. Они еще не поняли, и я боюсь, что не смогу объяснить это им, прежде чем опустится египетский топор в руках умелых рук Антония. Их надо заставить понять, что это не гражданская война! Это война с другим государством под римской маской.
— Цезарь, пусть твои агенты неустанно повторяют это, расскажи им о поведении Антония как можно проще. Если ты хочешь, чтобы люди поняли, им надо объяснить простыми словами, — посоветовала Ливия Друзилла. — Но ведь не только это тебя тревожит, да?
— Да. Я больше не триумвир, и если в первые дни война будет направлена против меня, какой-нибудь честолюбивый волк на передних скамьях легко свалит меня. Ливия Друзилла, моя власть еще так слаба! Что, если Поллион снова появится, приведя за собой Публия Вентидия?
— Цезарь, Цезарь, не будь таким мрачным! Ты должен продемонстрировать публично, что эта война не гражданская. Есть какой-нибудь способ показать это?
— Один есть, но этого недостаточно. Когда Республика была еще очень молода, к иностранному агрессору для заключения соглашения посылали фециалов. Во главе их был pater patratus, которого сопровождал вербенарий — фециал с ветвями вербены. Этот человек нес травы и землю, собранные на Капитолии. Травы и земля обеспечивали фециалам магическую защиту. Но потом это стало слишком неудобно, и вместо этого стали проводить торжественную церемонию в храме Беллоны. Я хочу возобновить эту церемонию и хочу, чтобы свидетелями ее было как можно больше народа. Это начало, но ни в коем случае не конец.
— Откуда ты все это знаешь? — поинтересовалась Ливия Друзилла.
— Бог Юлий рассказывал мне. Он очень хорошо знал древние религиозные обряды. У них была целая группа, интересующаяся этим предметом: бог Юлий, Цицерон, Нигидий Фигул и Аппий Клавдий Пульхр, кажется. Бог Юлий сказал мне, смеясь, что он всегда хотел провести эту церемонию, но у него вечно не хватало времени.
— Значит, вместо него это должен проделать ты.
— Я это сделаю.
— Хорошо! Что еще? — спросила Ливия Друзилла.
— Мне не приходит на ум ничего, кроме обычной широкой пропаганды. Но это не сделает мое положение более надежным.
Расширенными глазами она уставилась куда-то в пространство, потом вздохнула.
— Цезарь, я — внучка Марка Ливия Друза, плебейского трибуна, который почти предотвратил Италийскую войну, предложив закон о предоставлении римского гражданства всем италийцам. Только его убийство помешало ему сделать это. Я помню, как мне показали нож — небольшой, странной формы, которым режут кожу. Друз умер не сразу. Несколько дней длилась агония, он кричал.
Октавиан внимательно смотрел на нее, не зная, куда она клонит, но чувствуя нутром, что ее слова будут иметь огромное значение. Иногда у его Ливии Друзиллы открывался дар ясновидения. Если даже это было и не совсем так, то все равно пугало, как нечто потустороннее.
— Продолжай, — попросил он.
— Убийство Друза было бы необязательным, если бы он не сделал чего-то экстраординарного, чего-то, что подняло его статус так высоко, что только убийство могло его оттуда сбросить. Он тайно потребовал от всех италийских неграждан дать ему священную клятву личной преданности. Если бы его закон прошел, вся Италия была бы его клиентом и он приобрел бы такую власть, что мог бы при желании править как вечный диктатор. А хотел ли он этого, уже никто не узнает. — Она втянула щеки и стала похожа на умирающую. — Интересно, сможешь ли ты попросить народ Рима и Италии дать клятву личной преданности тебе?
Он замер, потом его охватила дрожь. На лбу выступил пот, застлал глаза, едкий, как кислота.