Цицерон почувствовал, как легкий румянец заливает его кожу, но сделал вид, что спокоен. Знал ли он, что имеет в виду аристократ-патриций Марк Валерий Мессала Нигер, рассуждая об аристократической скрупулезности? О да! Никто не понимал этого лучше, чем Цицерон, который был «новым человеком» и невероятно завидовал патрициям — таким, как Мессала Нигер и Луций Корнелий Сулла.
— Думаю, что знаю, — выговорил он хладнокровно.
— У Суллы есть темная сторона. Он убьет меня или тебя, не колеблясь, если ему потребуется. Однако на то должны быть причины, достойные патриция. Он не сделает этого ради тринадцати роскошных поместий на берегах Тибра. Если он захочет пойти на аукцион имущества проскрибированных, где сможет выбрать несколько дешевых поместий, то он, конечно, пойдет туда. Я не утверждаю, что он этого не сделает. Но тайком обогатиться самому или обогатить своего вольноотпущенника нечестным путем, когда на карту поставлена его карьера? Нет. Не думаю. Для него честь имеет очень большое значение. Я вижу это по его законам, которые считаю честными законами. Я могу не согласиться с ним в том, что плебейских трибунов следует лишить их власти, но он сделал это законно и открыто. Он — римский патриций.
— Значит, Сулла ничего не знает, — задумчиво подытожил Цицерон.
— Я считаю, что это так.
— Прошу, продолжай, Марк Валерий.
— Почти в то же самое время, когда старики Америи стали предполагать, что Сулла принимал участие в преступлении, мой друг Росций заговорил. Знаешь, бедняга действительно несколько месяцев был страшно подавлен. Прошло много времени, пока он сказал хоть что-то, но как только он заговорил, произошло несколько покушений на его жизнь. Поэтому два месяца назад он бежал в Рим и укрылся у старого друга своего отца, бывшей весталки Метеллы Балеарики. Ты знаешь, сестры Метелла Непота. Его другая сестра была женой Клавдия Пульхра — та, что умерла, выродив это страшное чудовище Публия Клодия.
— Продолжай, Нигер, — тихо повторил Цицерон.
— Тот факт, что Росций знал таких влиятельных людей, как Метелл Непот и бывшая весталка из рода Цецилиев Метеллов, стоило обоим кузенам нескольких бессонных ночей. Они стали опасаться, что Росций сможет сам увидеться с Суллой. Но они не посмели убить Росция, не рискуя при этом быть разоблаченными, если Цецилии Метеллы начнут настаивать на расследовании. Поэтому они решили, что лучше испортить репутацию Росция, сфабриковав показания, будто бы он сам убил своего отца. Ты знаешь человека по имени Эруций?
Цицерон презрительно поморщился:
— Кто его не знает? Это профессиональный обвинитель.
— Вот он и обвинил Росция в убийстве собственного отца. Свидетелями смерти старого Росция были его рабы, и, конечно, они были проданы вместе с поместьями Хрисогону. Поэтому очевидно, что правды они не скажут. И Эруций убежден, что никакой адвокат не сможет взяться за защиту Росция, потому что любой адвокат будет испытывать слишком большой страх перед Суллой, чтобы посметь сказать что-либо плохое о проскрипционном процессе.
— Тогда пусть Эруций получше присматривает за своими лаврами, — быстро сказал Цицерон. — Я с удовольствием буду защищать твоего друга Росция, Нигер!
— А тебя не беспокоит, что ты оскорбишь Суллу?
— Фу! Ерунда! Чепуха! Я точно знаю, как это сделать, и я это сделаю! Попомни мое слово, Сулла еще поблагодарит меня! — беспечно воскликнул Цицерон.
* * *
Хотя в новом суде по делам измены уже производились дела, слушания по делу Секста Росция из Америи вызвали огромную волну интереса. По закону Суллы, председателем суда должен был назначаться экс-эдил, но в тот год суд проходил под председательством претора Марка Фанния. Цицерон бесстрашно рассказал историю Росция в своем вступительном слове, так что ни один присяжный заседатель, ни один зритель не сомневались: темой его главной защитительной речи будет коррупция, процветающая под прикрытием проскрипций Суллы.
И вот наступил последний день суда, когда Цицерон должен был обратиться к жюри. И там, в своем курульном кресле, рядом с председателем, сидел Луций Корнелий Сулла.
Присутствие диктатора нисколько не смутило Цицерона. Наоборот, это вдохновило его, подняло его речь на невообразимые высоты красноречия.
— В этом отвратительном деле имеются три преступника, — начал Цицерон, обращаясь не к членам жюри, а непосредственно к Сулле. — Кузены Тит Росций Капит и Тит Росций Магн — это явные преступники, но второстепенные. Свое преступление они не смогли бы осуществить, не будь проскрипций. Не будь рядом Луция Корнелия… Хрисогона.
Цицерон выдержал такую паузу между вторым и третьим именами, что даже Мессала Нигер подумал: «Сейчас он скажет — Сулла».
Цицерон продолжал:
— Кто же этот «золотой ребенок»? Этот Хрисогон? Я скажу вам! Он грек. Но в этом нет позора. Он бывший раб. В этом тоже нет позора. Он вольноотпущенник. И в этом нет позора. Он клиент Луция Корнелия Суллы. Это не позорно. Он богат. Это не позор. Он администратор проскрипций. В этом позора тоже нет — тихо! Тихо, тихо! Умоляю вас простить меня, почтенные отцы! Вы видите, что получается, когда так долго идешь по риторической колее? Меня занесло! Я мог бы часами говорить о том, в чем нет позора! И какой риторический овраг я выкопал бы для себя!
Удачно начав, Цицерон сделал паузу, чтобы сознательно насладиться тем, что он делал.
— Позвольте мне повторить. Он — администратор проскрипций. И в этом скрывается монументальный, гигантский, олимпийский позор! Вы все видите этого превосходного человека в курульном кресле — этот образец римской нравственности, этого несравненного полководца. Этого законодателя, который раздвинул границы Рима, эту яркую драгоценность в короне блистательного рода Корнелиев. Вы все его видите? Он сидит спокойный, как Зевс в своей отрешенности! Все ли вы его видите? Тогда хорошо смотрите на него!
Теперь Цицерон отвернулся от Суллы и исподлобья глянул на жюри. Фигура его была похожа на палку, таким тонким он был даже в тоге. Но, несмотря на это, казалось, он возвышался над всеми, кто обладал и мускулами Геркулеса, и величием Аполлона.
— Несколько лет назад сей блестящий человек купил себе раба, чтобы тот был его управляющим. И сей раб оказался отличным управляющим. Когда жена этого превосходного человека вынуждена была бежать из Рима в Грецию, его управляющий уже находился там, чтобы помогать и утешать. Его управляющий отвечал за людей, зависимых от этого великолепного человека: жену, детей, внуков, слуг, — пока наш великий Луций Корнелий Сулла, как титан, шагал по всему Италийскому полуострову. Управляющему он доверял, и управляющий оправдал его доверие. Поэтому он был отпущен на волю и взял себе две первые части могущественного имени — «Луций Корнелий». По существующему обычаю иметь третье имя он сохранил свое первоначальное прозвание — Хрисогон. «Золотой ребенок». На чью голову теперь посыпались почести, блага и ответственность. Теперь он не просто управляющий-вольноотпущенник большой семьи, хозяйства, но и исполнитель гигантского процесса, который преследовал две цели. Во-первых, проследить, чтобы все те предатели, кто следовал за Марием, Цинной и даже таким ничтожным насекомым, как Карбон, были справедливо и законно наказаны. И во-вторых, использовать имущество и поместья предателей как средство, которое поможет обедневшему Риму вновь стать процветающим городом.