— Справедливо, — спокойно согласился Цезарь.
— Здесь, во дворце, можешь на некоторое время занять любые комнаты, — любезно предложил Терм.
Несмотря на предупреждение Суллы, в планы Терма не входило враждовать с родственником диктатора.
— Нет, я сегодня же отбываю в Вифинию, — ответил Цезарь, направляясь к двери.
— Нет необходимости так усердствовать, Гай Юлий.
— Может быть, и нет. Но есть необходимость немедленно отправиться в путь, — возразил Цезарь и уехал.
Прошло некоторое время, прежде чем Терм вернулся к бесконечной канцелярской работе. Какой необычный человек! Великолепные манеры и в такой неподражаемой форме! Этим свойством обладают только патриции великих фамилий. Молодой человек ясно дал понять, что не чувствует себя лучше кого-либо из них, простых смертных, но в то же время отлично осознает, что все-таки он — выше всех. Кроме разве Фабия Максима. Невозможно определить, но таковы уж они были, патриции великих фамилий, особенно из рода Юлиев и Фабиев. И такой симпатичный! Не питая влечения к мужчинам, Терм подумал о Цезаре и в этом отношении. Такая внешность, как у Цезаря, часто вызывала сексуальное влечение мужчин. И все же, решил Терм, Цезарь вел себя ни в коем случае не манерно.
Работа молча напоминала о себе, и Терм вернулся к ней. Через несколько мгновений он забыл и о Цезаре, и об этом невозможном флоте.
* * *
Цезарь выступил по суше из Пергама, не дав своим немногочисленным сопровождавшим даже ночь отдохнуть на постоялом дворе. Он шел вдоль реки Каик до ее истока, потом пересек высокий кряж и спустился в долину реки Макест, ближе к морю известную под названием Риндак. Судя по разговорам с местными, ему не нужно было идти к морю. Поэтому он повернул от Риндака и пошел параллельно побережью Пропонтиды к городу Пруса. Как ему сказали, там, в своем втором по величине городе, мог находиться царь Никомед. Положение Прусы по обеим сторонам величественного, покрытого снегом горного массива очень понравилось Цезарю, но царя там не оказалось. Цезарь продолжил путь к реке Сангарий и после короткого пути на восток от нее подошел к главной царской резиденции — Никомедии, расположенной в укрытой бухте.
Как здесь все отличалось от Италии! В Вифинии, обнаружил Цезарь, климат скорее мягкий, чем жаркий. Земля здесь поразительно плодородная благодаря нескольким рекам, течение которых в это время года значительно стремительнее, чем водных потоков Италии. Очевидно, что царь Никомед правил процветающей страной, и его народ больше ничего не интересовало. В Прусе не было бедных. Выяснилось, что и в Никомедии их тоже нет.
Дворец стоял на холме, над городом, окруженный грозными стенами. Первое впечатление Цезаря — греческая чистота линий, греческие цвета, греческая архитектура и богатство. Даже несмотря на то, что несколько лет, пока царь Вифинии скрывался в Риме, здесь правил Митридат. Цезарь не помнил, чтобы когда-нибудь видел Никомеда в Риме, но это было неудивительно. Рим не позволял ни одному правящему царю пересекать померий, поэтому Никомед арендовал исключительно дорогую виллу на холме Пинций и проводил все свои переговоры с Сенатом оттуда.
У входа во дворец Цезаря встретил поразительно женоподобный мужчина неопределенного возраста, оглядевший его с головы до ног с почти рабским обожанием. Он послал другого женоподобного человека со слугами Цезаря, чтобы поставить в конюшню лошадей и мула, и провел Цезаря в вестибюль, где тот должен был ждать, пока сообщат царю и примут решение, где разместить гостя. Получит ли Цезарь аудиенцию у царя немедленно, управляющий сказать не мог.
Небольшое помещение, где ждал Цезарь, было прохладным и очень красивым. На стенах не было фресок — они были разделены на несколько оштукатуренных жемчужно-розовых панелей. Карнизы позолочены в тон бордюрам и пилястрам. Простенок между панелями — темный, пурпурно-красный. Пол из мраморной смеси пурпурного и розового цвета. Окна, выходящие на царский сад, снаружи закрывались ставнями. Из них были видны изящные террасы, фонтаны, цветущие кусты. Таким буйным было их цветение, что аромат проникал в комнату. Цезарь стоял у окна и вдыхал приятный запах, закрыв глаза.
Вдруг из полуоткрытой двери до него донеслись громкие голоса: мужской — высокий и шепелявый, и женский — низкий и глубокий.
— Прыгай! — говорила женщина. — Оп!
— Не надо! — сказал мужчина. — Ты унижаешь его!
Женщина захохотала.
— Уходи! — голос мужчины.
— У-тю-тю-тю! — голос женщины, не перестававшей смеяться.
Вероятно, подглядывать — признак плохих манер, но Цезарю было наплевать. Он подошел к двери, откуда мог видеть то, что уже слышали его уши. Сцена в соседней комнате, вероятно личной гостиной, открылась потрясающая. Он увидел глубокого старика, крупную женщину лет на десять моложе его и маленькую собачку низенькой породы, неизвестной Цезарю. Собачка выполняла различные трюки: стояла на задних лапах, ложилась, переворачивалась, притворялась мертвой, лежа на спине и задрав все четыре лапы вверх. Выполняя весь этот репертуар, она, не отрываясь, смотрела на женщину, очевидно хозяйку. Старик был в ярости.
— Уходи, уходи, уходи! — кричал он.
Поскольку он носил белую диадему вокруг головы, Цезарь решил, что это и есть царь Никомед.
Женщина (царица, так как на ней тоже была диадема) наклонилась, чтобы взять собачку, Но та быстро вскочила, забежала за спину царицы и укусила ее за широкий, пышный зад. Царь засмеялся, собачка вновь притворилась мертвой, а женщина начала поглаживать ягодицу, не зная, сердиться ей или смеяться. Затем собачка получила точный удар ногой между анусом и яичками, взвизгнула и убежала, а царица, смеясь, побежала ее догонять.
Оставшись один (очевидно, он не подозревал о том, что в соседней комнате кто-то есть, следовательно, никто еще не сообщил ему о прибытии Цезаря), царь постепенно перестал смеяться. Он сел в кресло и вздохнул, удовлетворенный.
Некогда Марий и Юлия испытали шок при виде отца этого царя. А теперь Цезарь, в свою очередь, смотрел на царя Никомеда III с изумлением. Высокий, худой и гибкий, он был одет в длинное, до пола, платье из тирского пурпура, отделанное золотом и жемчугом; на ногах — тонкие золотые сандалии, инкрустированные жемчугом, из которых выглядывали позолоченные ногти. Хотя у царя остались свои волосы, очень коротко остриженные и седые, лицо его было покрыто белоснежным кремом и пудрой. Черные, как сажа, брови были тщательно подведены. Ресницы тоже были накрашены черным. На щеки наведен румянец, сморщенный старческий рот пунцовел.
— Думаю, что ее величество получила по заслугам, — заметил Цезарь, входя в комнату.
Царь Вифинии вытаращил глаза. Перед ним стоял молодой римлянин, одетый, как путник, в простую кожаную кирасу, очень высокий, широкоплечий и стройный. Икры его ног были хорошо развиты, лодыжки, очерченные солдатскими сапогами, — красивой формы. Волосы цвета бледного золота на крупной круглой голове; лицо — удлиненное и заостренное. И какое лицо! Костлявое — видна каждая кость — но такие великолепные кости! Гладкая бледная кожа, большие, широко расставленные глаза, глубоко сидящие в глазницах. Изящные тонкие брови, густые и длинные ресницы. Но прежде всего обращали на себя внимание глаза римлянина. Как подозревал царь, эти глаза могли сильно волновать человеческое сердце. Их голубая радужная оболочка была по краям такой густо-синей, что казалась черной. Зрачки придавали взгляду пронзительность. Впрочем, сейчас римлянин глядел весело.