Цезарь тоже был домовладельцем — владел инсулой Аврелии. Теперь ею управлял старший сын Бургунда, Гай Юлий Арверн. Наполовину германец, наполовину галльский арверн (свободнорожденный), он получил замечательное образование под патронажем матери Цезаря, которая разбиралась в математических и бухгалтерских тонкостях даже лучше, чем Красс или Брут. Поэтому Цезарь долго беседовал и с Арверном.
Эта беседа весьма удовлетворила его. Как удивительно, подумал он. Бургунд и Кардикса, в прошлом раб и рабыня абсолютно дикарских кровей, родили семерых сыновей, стопроцентных римлян! Те, возможно, имели какую-то дополнительную поддержку от хозяев, которые дали им вольную, а после зачислили в сельские трибы, чтобы их голоса засчитывались на выборах. Хорошее воспитание и обучение вызвали у них желание получить свой нынешний статус. Но и помимо всего этого они стали бы римлянами. Римлянами до мозга костей!
И если это сработало, то почему бы не взять неимущих римлян, слишком бедных, чтобы принадлежать к одному из пяти классов, посадить их на корабли, отвезти и поселить в иноземных местах? Доставить Рим в провинции, заменить греческий язык латынью, сделав ее lingua mundi. Гай Марий пробовал претворить нечто подобное в жизнь, но эти попытки противоречили mos maiorum, рушили исключительность положения римлян. Правда, это было шестьдесят лет назад, а теперь все изменилось. Мозг Мария впоследствии пострадал, и он сошел с ума. Но ум Цезаря с годами становился только острее, и к тому же он был диктатором. Не было никого, кто мог перечить ему, особенно теперь, когда boni больше не представляли силы в политике.
Первое и самое важное, что надо сделать, — уладить вопрос с долгами. А уже потом посетить старых друзей — собрать сенат. Через четыре дня после приезда в Рим Цезарь созвал Трибутное собрание, где могли присутствовать и патриции, и плебеи. Колодец комиций, ярусами спускавшийся к Нижнему Форуму, сейчас был снесен. Там по велению Цезаря строилось новое здание для заседаний сената. Поэтому собрание проходило в храме Кастора и Поллукса.
Обычный голос Цезаря был низким, но речи он произносил на высоких тонах, и голос его легко доходил до всех собравшихся. Луций Цезарь, стоявший с Ватией Исавриком, Лепидом, Гиртием, Филиппом, Луцием Пизоном, Ватинием, Фуфием Каленом, Поллионом и остальными сторонниками Цезаря в передних рядах, в который раз поразился способности своего кузена овладевать вниманием людских скоплений. Он всегда умел управляться с массами. Годы на это умение не влияли. Автократия идет ему, думал Луций. Он сознает свою власть, но не упивается ею, не увлекается, не пытается проверять, как далеко ему можно зайти.
Тоном, не допускающим возражений, Цезарь объявил, что никакого всеобщего списания долгов не будет.
— Как может Цезарь списать долги? — спросил он, простирая к согражданам руки. — Во мне вы видите самого большого должника в Риме! Да, я занял у казны огромную сумму! И ее надо вернуть! Вернуть с надбавкой, которая мной установлена по всем займам. Десять простых процентов от суммы — вот максимальный рост, который могут требовать с должника кредиторы. И тут я не потерплю никаких уловок! Теперь подумайте! Если я не верну деньги, которые занял, чем мы тогда будем оплачивать пособие зерном? Где тогда достать денег на ремонт Форума? На финансирование римских легионов? На строительство дорог, мостов, акведуков? На оплату государственных рабов? На строительство зернохранилищ? На финансирование игр? На строительство нового водохранилища у Эсквилина?
Толпа внимательно слушала, без разочарования и без гнева, какие могли бы ее охватить, начни он речь по-другому.
— Спишите долги — и Цезарю не надо будет возвращать Риму ни одного сестерция! Он сможет сесть, положить ноги на стол и облегченно вздохнуть. И ему не надо будет ронять слезы при мысли о пустой казне. Он ничего не должен Риму, его долг списан вместе со всеми другими долгами. Скажите-ка мне, допустимо ли это? Нет, нет и нет! Об этом смешно даже думать! Цезарь — честный человек, считающий, что долги надо платить, и любой честный человек вместе с ним должен сказать «нет» всеобщему аннулированию полученных в прошлом кредитов.
«О, очень умно!» — подумал Луций, получая огромное удовольствие.
А Цезарь шел дальше. Конечно, говорил он, следует ввести определенные меры, которые облегчат решение проблемы. И они будут введены обязательно. Он понимает, какие трудные сейчас времена. Римским домовладельцам снизят годовую ренту на две тысячи сестерциев, италийским домовладельцам — на шестьсот. Потом он объявит о других мерах, но может заверить, что погашение самых больших долгов будет проведено на условиях, выгодных как для должников, так и для кредиторов. Однако пока надо потерпеть, потому что новые правила должны быть справедливыми и объективными, а на выработку таких правил потребуется какое-то время.
Затем он объявил о новой фискальной политике, которая, опять же, не вступит в действие прямо с утра. Почему? Потому что следует провернуть уйму бумажной работы! А суть новой политики заключается в том, что государство будет занимать деньги у частных лиц, у фирм, у городов и районов Италии, да, собственно, и всей Римской империи. Цари-клиенты тоже не откажутся стать кредиторами Рима под десять простых процентов. Государство, говорил Цезарь, уже не может жить на налоги, которые оно сейчас собирает с перевозки товаров через границу, с хозяев, освободивших раба, с провинций, с военных трофеев. Но у нас нет подоходного налога, нет подушного налога, нет налога на собственность и на частные банки, так откуда взять деньги? Ответ Цезаря прост: государство будет их занимать. Занимать, а не множить налоги. Таким образом, даже бедняки смогут стать кредиторами Рима! Что послужит залогом? Да тот же Рим! Самое величайшее государство на свете, неспособное обанкротиться ни сейчас, ни в грядущем!
Однако, предупредил он, для мужчин, имеющих страсть к дорогим украшениям на одежде, и томных дам, разъезжающих в паланкинах, отделанных тирским пурпуром и океанским жемчугом, скоро наступят черные дни. Еще один налог все-таки будет введен! Без солидного взноса в казну больше никаких экстравагантно-пышных банкетов, никакого пурпура и дорогущего лазерпиция, чтобы избавиться от симптомов обжорства!
В заключение он сказал, что в глаза ему бросилось огромное количество собственности, принадлежащей лицам, высланным из Рима и лишенным гражданства за преступления против государства. Эта собственность будет выставлена на аукцион, а выручка пойдет в казну, которая уже немного пополнилась благодаря пяти тысячам талантов золота, подаренным египетской царицей Клеопатрой, и двум тысячам талантов золота от киммерийского царя Асандера.
— Никаких проскрипций не будет! — крикнул он. — Никто не извлечет пользы из бед тех несчастных, что аннулировали свое право называться римскими гражданами! Я не стану освобождать рабов за донос! Я даже не стану давать за это награду! Я уже знаю все, что должен знать. Всадники-предприниматели — вот источник благополучия Рима, и именно их я призываю оказать стране помощь для скорейшего исцеления нанесенных ей ужасных ран. — Он вскинул вверх руки. — Да здравствует сенат и народ Рима! Да здравствует Рим!