Гай Марий, который первым стал набирать в легионы неимущих, мечтал после службы селить их в провинциях, тем самым распространяя повсюду римский стиль жизни и латинский язык. Он даже начал осуществлять эту мечту — на острове Керкина, соседствовавшем с провинцией Африка. Отец Цезаря, главный агент в этом деле, постоянно там пропадал. Но все кончилось ничем. После сумасшествия Мария весь сенат воспротивился его программе. Так что, если ничего не изменится, земля будет куплена в Италии и Италийской Галлии — самая дорогая в мире земля.
В конце октября он все же выкроил вечер на званый обед в триклинии Общественного дома, свободно вмещавшем девять просторных лож и выходившем с одной стороны на широкую колоннаду вокруг сада перистиля. Поскольку день был солнечным, теплым, Цезарь велел открыть двери. Здесь, в этой трапезной, на фоне изысканных фресок, изображавших сражение у озера Регилл, Помпей Великий впервые увидел Юлию и влюбился в нее. Как радовалась Аврелия! Какой был триумф!
Но и сегодня в триклинии собрались далеко не последние римляне. Гай Матий со своей супругой Присциллой, Луций Кальпурний Пизон со своей новой женой, тоже Рутилией, но другой. Публий Ватиний также счел возможным прийти со своей обожаемой половиной Помпеей Суллой, хотя та некогда была замужем за хозяином дома. Луций Цезарь, как вдовец, был один. Его сын находился в провинции Африка под началом у Метелла Сципиона. Цезарь — республиканец, единственный из гнезда. Ватия Исаврик пришел с женой, старшей дочкой Сервилии Юнией. Луций Марций Филипп прибыл с небольшой армией, которую составляли его вторая жена Атия (племянница Цезаря), ее дочь от Гая Октавия, Октавия-младшая, и ее сын Гай Октавий-младший. А еще собственная дочь Филиппа, Марция (жена Катона, но близкая подруга Кальпурнии), и его старший сын, домосед Луций. Отсутствовали (но были приглашены) Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид.
Меню было тщательно продумано, ибо Филипп слыл известным эпикурейцем, а Гай Матий, наоборот, любил простую еду. На первое подали креветок, устриц и крабов с рыбоводческих ферм Байи в изысканных соусах, а также в естественном и в слегка поджаренном виде. Гарниром к ним служили салат-латук, огурцы и сельдерей. Все щедро сдобрено маслом и полито уксусом. Копченый пресноводный угорь соседствовал с окунем в рыбном соусе и обвалянными в пряностях яйцами. Тут же лежал свежий хлеб с хрустящей корочкой, к нему было подано очищенное оливковое масло, в которое все желающие окунали ломти. Вторым эшелоном шло разнообразное мясо — от хрустящей, аппетитно потрескавшейся свиной ноги до всех разновидностей домашней птицы и поросят, запеченных в овечьем молоке, где их томили часами. Были тут и нежные свиные сосиски, слегка обжаренные и покрытые разбавленным тимьяновым медом, и тушеная баранина, ароматизированная душицей и луком, и ягненок, зажаренный в глине. Десерт составляли медовые пряники, сладкие пирожные с измельченным изюмом, выдержанным в приправленном специями крепленом вине. Плюс сладкие омлеты, свежие фрукты, клубника, привезенная из Альбы Фуценции, и персики из Кампании, где у Цезаря был свой сад. Плюс твердый и мягкий сыры, компот из слив и орехи. Плюс вина из лучшего фалернского винограда, красного и белого, а также вода из родника богини Ютурны.
Цезарю все это было не нужно. Он с удовольствием поел хлеба с маслом, немного сельдерея и густой ореховой каши, сваренной с куском бекона.
— Я не могу по-другому. Я солдат, — засмеялся он, вдруг помолодев и расслабившись.
— Ты все еще пьешь уксус с горячей водой по утрам? — спросил Пизон.
— Пью, если нет лимонов.
— А что ты сейчас пьешь? — опять спросил Пизон.
— Фруктовый сок. В качестве нового целебного средства. Со мной из Египта приехал жрец-врач. Это его идея, и она мне понравилась.
— Тебе больше понравилось бы это фалернское, — сказал Филипп, смакуя вино.
— Нет, я по-прежнему ничего в нем не понимаю.
Ложа мужчин образовывали букву U, низкие столики вокруг позволяли гостям легко дотянуться до желаемой снеди. При чашах с жидкими или липкими яствами имелись ложки, а более твердые деликатесы были разделены на порции, легко помещавшиеся во рту. Желавший сполоснуть руки просто оборачивался, и внимательный слуга тут же подавал ему полотенце и миску с водой. Тоги сняли: в них есть неудобно. Туфли сброшены, ноги омыты — ничто не мешает облокотиться на валик.
К противоположной стороне столиков были приставлены стулья. По современным веяниям считалось особенным шиком позволять и женщинам возлежать на приемах, но в Общественном доме царили традиции, так что все дамы по старинке сидели. Если и было введено что-то новое, то оно заключалось в произвольном выборе мест на пиру. Гостям предоставили право рассаживаться как угодно, но с двумя исключениями. Своего кузена Луция Цезарь посадил на locus consularis — по правую руку от себя, а между ним и собой поместил своего внучатого племянника Гая Октавия. Его благосклонность к мальчику была замечена всеми, некоторые удивленно подняли брови, но…
Желание выделить молодого Гая Октавия появилось спонтанно, когда Цезарь с удивлением увидел среди гостей юношу, очень корректно и ненавязчиво державшегося в тени, в отличие от своего отчима. Тот, откровенно радуясь, что его пригласили, шумно приветствовал всех. А, вот и еще один не похожий на других! Конечно, Цезарь хорошо помнил Октавия. Два с половиной года назад он разговаривал с ним, когда останавливался на вилле Филиппа в Мизенах.
Сколько же ему теперь лет? Шестнадцать, наверное, хотя на нем все еще детская тога с пурпурной каймой и детский медальон-булла на обруче вокруг шеи. Да, ему определенно шестнадцать, потому что Октавий-старший обрел наследника в год консульства Цицерона. Он весьма шумно отмечал это радостное событие в самый разгар растущего подозрения о намерении Катилины устроить государственный переворот, в конце сентября, когда сенат ждал новостей из мятежной Этрурии, а непокорный Катилина все еще отрицал свою вину. Хорошо! Видимо, мать и отчим молодого Октавия решили отметить его совершеннолетие в декабре, в праздник Ювенты, богини юности, когда многие римские юноши получают toga virilis, простую белую тогу римского гражданина. Некоторые богатые и влиятельные родители, впрочем, разрешают своим сыновьям приурочивать этот обряд ко дню их рождения, но молодому Гаю Октавию не разрешили. Его не балуют. Хорошо!
Он поразительно красив, так и тянет назвать его двуполым. Густые, слегка вьющиеся, блестящие золотистые волосы. Чуть длинноватые, чтобы скрыть уши — единственный его изъян. Они не очень большие, но оттопыриваются, как ручки кувшина. Умна та мать, что не развивает тщеславия в сыне. Мальчик не держится как красавчик. Чистая смуглая кожа, хороший рот, твердый подбородок, чуть длинноватый нос, плавно приподнятый на конце, высокие скулы, овальное лицо, темные брови, ресницы и замечательные глаза, широко расставленные, очень большие и светло-серые, без примеси зелени. Немного таинственные, но не такие, как у Суллы или Цезаря. Не холодят и не беспокоят. Скорее омывают теплом. «И при этом, — думал Цезарь, анализируя эти глаза, — они ничего не выдают. Осторожные глаза. Кто сказал мне это в Мизенах? Или я сам так определил?»