Старая курия Гостилия внутри была мрачной. Ярусы из необработанного туфа, стены, покрашенные грязно-коричневой краской, с грубыми красными завитушками и неровными полосами. Курульное возвышение устилал тот же туф. Центральное пространство между двумя скамьями ярусов покрыто мрамором в черно-белую клетку, таким старым, что он стал тусклым и совершенно потерял вид. В отличие от этой античной простоты курия Помпея была целиком выполнена из цветного мрамора. Стены пурпурные, между позолоченными пилястрами выложен причудливый узор из плиток розового мрамора. Верхний ярус облицован коричневым мрамором, средние — желтым, нижние — кремовым, а курульное возвышение — нумидийским, мерцающим голубым. Проходы вымощены мозаикой в виде алых и белых кругов. Все это залито светом, поступающим через высокие фонарные окна, каждое схвачено золоченой решеткой и опирается на широкий карниз.
Многие, входя в помещение, фыркали при виде этой безудержной показухи, но на самом деле людей оскорбляла не пышность. Оскорбляла статуя, стоявшая позади курульного возвышения. Высеченная в натуральную (чтобы не гневить богов) величину, она изображала Помпея в дни его первого консульства. Стройного, крепкого, тридцатишестилетнего, с копной золотистых волос и с ясными голубыми глазами на простом, круглом и явно не римском лице. Скульптор был выбран лучший, как и художник, искусно раскрасивший статую. Кожа, глаза, волосы имели естественный вид, настоящей казалась и темно-бордовая обувь с консульскими серповидными пряжками. Только тога и видимая часть туники были исполнены в новой манере. На них пошел отлично отполированный мрамор, в основном белый и частично пурпурный в необходимых местах. Поскольку статую водрузили на постамент высотой в четыре фута, Помпей Великий довлел над всеми. Самодовольный! Невыносимо высокомерный!
Почти все четыреста сенаторов, присутствующих в Риме, пришли в курию Помпея на это долгожданное заседание в мартовские календы. В некоторой степени Гай Марцелл-старший был прав, считая, что Помпей хотел заставить Сенат собраться в его курии, потому что Сенат игнорировал существование этой курии, пока его собственное любимое помещение не сгорело. Но Марцелл-старший не захотел пойти в своих рассуждениях немного дальше и признать тот факт, что в эти дни Сенату просто негде было бы собраться в полном составе, кроме как здесь, вне священных границ Рима. А это означало, что проводившиеся здесь заседания мог посещать и Помпей, не теряя своего губернаторства в обеих Испаниях. Этими провинциями управляли верные ему люди, а сам он, будучи также куратором по заготовке зерна, имел возможность жить возле Рима и свободно передвигаться по всей Италии, что обычно запрещалось губернаторам провинций.
Рассвет только-только начинал разгораться над Эсквилином, однако сенаторов в саду перистиля уже было полно. В ожидании появления собравшего Сенат магистрата Луция Эмилия Лепида Павла они собирались в небольшие группы, объединенные одинаковыми политическими взглядами, и оживленно переговаривались, несмотря на столь ранний час. Заседание обещало стать памятным, и потому на Марсово поле явились даже самые недисциплинированные из почтенных отцов. Всегда приятно полюбоваться на свержение идола, а в том, что сегодня Цезарь, народный идол, будет повержен, практически никто не сомневался.
Лидеры boni стояли у дверей курии: Катон, Агенобарб, Метелл Сципион, Марк Марцелл (младший консул прошлого года), Аппий Клавдий, Лентул Спинтер, Гай Марцелл-старший (младший консул этого года), Гай Марцелл-младший (предполагаемый консул на будущий год), Фауст Сулла, Брут и два плебейских трибуна.
— Великий, великий день! — пролаял по обыкновению хрипло Катон.
— Цезарю конец! — улыбнулся Луций Домиций Агенобарб.
— Его будут поддерживать, — неуверенно осмелился вставить Брут. — Я вижу Луция Пизона, Филиппа, Лепида, Ватию Исаврика, Мессалу Руфа и Рабирия Постума. У них уверенный вид.
— Лузга! Отребье! — презрительно изрек Марк Марцелл.
— Но кто знает, как заднескамеечники поведут себя, когда дело дойдет до голосования? — с некоторым напряжением произнес Аппий Клавдий.
Он находился под следствием за вымогательство, и ему было несколько не по себе.
— Большинство из них будет голосовать за нас, а не за Цезаря, — надменно процедил Метелл Сципион.
В этот момент появились ликторы, за ними шествовал старший консул Павел. Он вошел в курию, сенаторы устремились следом в сопровождении слуг, несших складные стулья, а также писцов, нанятых теми, кто пожелал иметь дословную запись хода этого исторического собрания.
Произнесли молитвы, принесли жертвы, знаки посчитали благоприятными. Сенаторы сели на свои стулья, курульные магистраты опустились в свои кресла из слоновой кости на бело-голубом мраморном возвышении под сенью статуи Помпея Великого.
Помпея, который сидел на нижнем ярусе слева от возвышения, одетый в тогу с пурпурной полосой, и со слабой улыбкой смотрел прямо в лицо своей статуе, наслаждаясь иронией происходящего. Какой это будет восхитительный день! О, его ждет замечательный, восхитительный день! Наконец-то из-под ног единственного человека, способного встать вровень с ним, будет выбита почва. И это при полном невмешательстве Помпея Магна. Никто не сможет ткнуть в него пальцем и обвинить в сговоре с целью расправиться с Цезарем. Все произойдет без него, ему ничего не придется делать, только молча присутствовать на заседании. Естественно, он будет голосовать за лишение Цезаря губернаторских полномочий, но точно так же проголосуют практически все. Выступать он не станет, даже если его попросят. Boni сами найдут что сказать.
Павел, у которого были фасции на весь март, сидел в своем курульном кресле чуть впереди Гая Марцелла. За ними устроились восемь преторов и два курульных эдила.
А внизу, прямо под курульным возвышением, стояла очень длинная, прочная, хорошо отполированная скамья. Там помещались десять плебейских трибунов, избранных простым римским людом для защиты своих интересов, а главное, для того, чтобы ставить аристократов на место. По крайней мере, так было на заре основания Римской Республики. В те времена патриции целиком контролировали Сенат, а также суды, Центуриатное собрание и вообще все сферы общественной жизни. Но это продолжалось недолго. Рим не хотел новых царей. Плебс стал стремительно богатеть и потянулся к власти. Поединок умов длился сто лет. Патрициат боролся, но терял силы. И в результате плебеи получили право на один консульский пост, на половину мест в коллегии понтификов, на официальное причисление к знати плебейских экс-преторов и на организацию коллегии плебейских трибунов, дававших клятву защищать интересы своих избирателей даже ценой собственной жизни.
Прошли сотни лет, и роль плебейских трибунов переменилась. Постепенно Плебейское собрание, то есть группа римских граждан, узурпировало львиную долю законотворчества и перешло от ограничения власти патрициата к защите интересов всадников-коммерсантов, которые сформировали ядро Плебейского собрания и стали все жестче контролировать политику Сената.
Затем стал появляться особый вид плебейских трибунов, таких как братья Тиберий и Гай Семпронии Гракхи, которые использовали свое положение и Плебейское собрание для того, чтобы отнять часть власти у плебса и патрициата и наделить ею низшие слои римского общества. Оба поплатились за это, оба умерли страшной смертью, но память о них не умерла. Их эстафету подхватили другие, правда с другими целями и идеалами, — Гай Марий, Сатурнин, Марк Ливий Друз, Сульпиций, Авл Габиний, Тит Лабиен, Публий Ватиний, Публий Клодий и Гай Требоний. В Габинии, Лабиене, Ватинии и Требонии новые веяния проявились особенно четко. Каждый из них ориентировался на определенную политическую фигуру. Габиний и Лабиен — на Помпея, Ватиний и Требоний — на Цезаря.