— В любом случае очевидно, что она жалеет о разводе. Ты рад, что она позвонила?
Ник отодвинул от себя тарелку с остатками шоколадного мусса.
— Нет.
— Почему?
— Просто не рад.
— Он просто не рад! — Тим рассмеялся. — Четыре года страданий и нытья по Лорен, а теперь он не рад!
— Слушай, каждый раз, когда у нее что-то не так, она звонит глупому доброму Нику. Я больше не намерен это терпеть. Я попросил Лорен больше мне не звонить. Я хочу, чтобы она оставила меня в покое. Она и все остальные.
Тим покачал головой:
— Ты отказываешься от женщин. Это очень плохой знак.
— Никто еще от этого не умирал, — проворчал Ник.
Он положил на стол несколько купюр и поднялся. Ник не хотел думать о женщинах. В конце концов, у него есть куча других вещей, над которыми нужно поразмыслить. А еще Ник не хотел ввязываться в очередной роман, который обязательно закончится катастрофой.
Однако, когда они с Тимом возвращались по той же дороге среди вишневых деревьев, Ник поймал себя на том, что думает о Саре Фонтейн. И не как о безутешной вдове, а как о женщине. Ее имя очень подходило ей. Сара с глазами цвета янтаря.
Ник тут же отогнал эти мысли. Из всех женщин Вашингтона она последняя, о ком он должен думать. Главным правилом хорошей работы Ник считал объективность. Чего бы ни касалось задание — выдачи виз или оспаривания заключения под стражу гражданина США, — иметь личный интерес — значит совершить ошибку. Нет, для него Сара Фонтейн — это всего лишь еще одно имя в документе.
И должно им остаться.
Амстердам
Старик любил розы. Ему нравился тяжеловатый запах розовых лепестков, которые он срывал и растирал между пальцами. Такие прохладные, такие ароматные, не то что те тюльпаны, которые вырастил его садовник на берегу пруда для уток. Тюльпаны обладают ярким цветом, но не характером. Они вырастают, цветут, а потом умирают. Другое дело розы! Даже зимой, подобно сжавшейся от холода пожилой даме, колючие, без листьев, они упрямо продолжают жить.
Старик остановился среди розовых кустов и глубоко вдохнул воздух, наслаждаясь запахом влажной земли. Через несколько недель розы зацветут. Как этот сад понравился бы его жене! Старик представил ее рядом с собой, как она смотрит на розы и улыбается. Она надела бы свою соломенную шляпу и домашнее платье с четырьмя карманами, а в руке держала бы ведро.
— Это моя униформа, — как-то сказала она. — А я — солдат, который сражается с улитками и жуками.
Старик вспомнил, как гремели садовые ножницы в ведре, когда его жена спускалась по лестнице их бывшего дома. Дома, который он оставил в прошлом.
«Нинке, моя дорогая Нинке, — подумал старик, — как же я по тебе скучаю».
— Сегодня холодно, — сказал кто-то на голландском.
Старик повернулся и увидел молодого человека со светлыми волосами, который шел к нему через розовые кусты.
— Кронен, — обрадовался старик, — наконец-то.
— Прошу прощения, менеер [2] . — Кронен снял солнцезащитные очки и посмотрел на небо. — Я пришел на день позже, но от меня ничего не зависело.
Как обычно, Кронен избегал смотреть старику в лицо. После той аварии на его лицо все старались не смотреть, и это очень раздражало старика. Уже пять лет никто не смотрел ему прямо в глаза, уже пять лет люди не могли взглянуть на его лицо без содрогания. Даже Кронен, которого старик считал чуть ли не сыном, обычно отводил глаза в сторону. Молодые люди поколения Кронена слишком носятся с соблюдением приличий.
— Значит, в Басре все прошло хорошо? — спросил старик.
— Да. Я уже поговорил с поставщиком.
Они прошли по тропинке от розовых кустов до пруда. Из-за холодного воздуха у старика разболелось горло и вырвался сиплый сухой кашель. Он поплотнее закутался в свой шарф.
— У меня для тебя новое задание, — сказал он. — Касательно одной женщины.
Кронен остановился, в его глазах появился интерес. На солнце его волосы казались почти белыми.
— Кто она?
— Ее имя Сара Фонтейн. Это жена Джеффри Фонтейна. Посмотрим, куда она тебя приведет.
— Я не понимаю, сэр, — нахмурился Кронен. — Мне сказали, Фонтейн мертв.
— Как бы то ни было, проследи за ней. Согласно американскому источнику, у нее скромная квартирка в Джорджтауне. Ей тридцать два года, работает микробиологом. Скорее всего, она никак не связана с разведкой, но точно сказать нельзя.
— Могу я связаться с нашим источником?
— Нет. Его положение слишком… деликатное.
Кронен кивнул, тут же отказавшись от своей идеи. Он достаточно долго работал со стариком и знал, как проворачиваются подобные дела. У каждого своя территория, свое место. Никогда не пытайся нарушить границы. Даже Кронен, хотя старик ему и доверял, знал не обо всем. Все знал только старик.
Они шли по берегу пруда. Старик достал из кармана пальто хлеб, который принес из дома. Он бросил пригоршню крошек в воду и стал наблюдать, как они набухают. В камышах заплескались утки. Когда Нинке была жива, она каждое утро отправлялась в парк, чтобы скормить уткам свой тост, оставшийся от завтрака. Ее беспокоило, что тем птицам, что слабее, трудно добывать себе пищу.
— Гляди, Франс! — говорила она. — Они стали такими толстыми! Не зря я кормила их тостами!
И вот теперь он здесь, кормит уток, до которых ему нет никакого дела. У него есть только воспоминание о том, что Нинке их любила. Старик бережно сложил обертку от хлеба и сунул в карман. У него возникла мысль о том, как это грустно и жалко — хранить старую обертку. Для чего?
Поверхность пруда стала мрачно-серой.
«Куда делось солнце?» — подумал старик и, не глядя на Кронена, произнес:
— Мне нужна информация об этой женщине. Отправляйся скорее.
— Конечно.
— Будь осторожен в Вашингтоне. Я так понимаю, там сильно возросла преступность.
Кронен рассмеялся и, уходя, сказал:
— До свидания, менеер.
— До скорого, — кивнул старик.
В лаборатории, где работала Сара, было безупречно чисто. Микроскопы блестели, рабочие столы и раковины постоянно дезинфицировали, инкубационные камеры протирали два раза в день. Работа Сары включала строгий контроль дезинфекции. Она любила чистоту. Но когда Сара села за стол и принялась перебирать стопку предметных стекол для микроскопа, ей в голову пришла мысль, что стерильность этого помещения каким-то образом распространилась и на всю ее жизнь.
Сара сняла очки и закрыла уставшие глаза. Куда ни посмотри, везде сияющая чистота. Лампы светили слишком ярко. В лаборатории не было окон, поэтому солнечный свет сюда не проникал. Сара не могла бы определить, что там снаружи, полдень или полночь. И еще тишину лаборатории не нарушало ничего, кроме шума холодильных камер.