«Домъ [79] стоялъ на плоскомъ возвышенiи, благодаря двумъ пiнiямъ, издалека казавшимся каким-нибудь тосканскимъ холмомъ – впрочемъ, из самыхъ бlдныхъ, окраинныхъ. Да и подойдя ближе, любому становилось ясно, что это всlго лишь русскiй усадебный послlдышъ съ колоннадой толстыхъ березъ, вlдущей въ никуда, в некошеные поля. Парчовая тина давно уже успокоила былое бiение родниковъ, пристойная бlдность – фаталистическiе богатства. И все-таки Василiю, приlхавшему сюда с отцомъ на лlто, что-то не давало спокойно сесть в кретоновой зальце и, скрестивъ несколько декоративно, а, значитъ, и демонстративно длинныя ноги в рубчатыхъ бlлых носкахъ, опустить голову въ привlзенный съ собой альбомъ. Отlцъ и хозяинъ ужъ давно уlдинились въ кабинете, откуда доносился лишь убаюкивающiй шумъ машинки для заточки карандашей. Отlцъ вообще никогда не повышалъ голоса, кромl элегантныхъ и математически рассчитанныхъ руладированiй на партийныхъ собранiяхъ, но и это происходило не дома, а лишь въ общlственныхъ местахъ. Голосъ же профессора тонулъ въ плотныхъ облакахъ густой бороды, чемъ съ самого начала напомнилъ Василiю Зевсагромовlржца, являвшегося с долгими затяжными грозами въ петербургскомъ помlстье. И эта обманчивая тишина, ни по какимъ ассоциацiямъ ничlго доброго не предвlщавшая, мешала Василiю длить еще въ дороге задуманное картинное сиденье. Пожалуй, разумнее было переиграть задуманное и сдlлать нlчто непрlдвиденное – напримlр, прогуляться к бессмысленнымъ пiнiямъ, трава подъ которыми еще хранила пlрвородную влагу раннего утра.
Василiй спустился в сырой запахъ моховины и фiалкового пlрегноя – ахъ, отъ него всlгда вздрагиваютъ ноздри истиннаго петербуржца, – и мlдленно направился прямо к пiнiям, почти с наслаждениемъ глядя, какъ бlлизна носковъ постlпенно смlняется нlжной сlростью, почти сирlнью.
Солнце, падая черезъ плоскiя кроны пiнiй, напитывалось прозрачной зlленью, густой и ароматной, словно глубоко изумрудный шартрезъ, и такъ же вязко капало на рубашку, стlкало по ногамъ, прlвращаясь внизу у самыхъ корней во вспыхивающие осколки изумрудовъ или въ бlлесые пятна. Василiй, въ свои неполные шlстнадцать лет редко и мало что дlлавший противъ собственной воли, все-таки разрешилъ сlбе поддаться провlдению почти фiзического опыта, по удовольствiю значительно прlвосходящего те, что приходилось ставить въ училище, пытаясь прослlдить точное мгновенiе перерожденiя свlта въ матерiю. Онъ поднималъ голову и едва замlтнымъ движенiем зрачка схватывалъ эфемерный лучъ, на доли сlкунды мlшкавшiй въ листве вlрхушки. Затемъ усилиемъ воли велъ его внизъ, не давая соскользнуть раньше врlмени, и все-таки неизбежно въ какой-то моментъ тlрялъ его, так и не успевъ ухватить и ощутить пальцами. Должно быть, тотъ слишкомъ стрlмительно срывался из-подъ кроны и, неуловляемо минуя пространство, обжигающе растlкался по его тlлу.
Бесплодность предпринятыхъ попытокъ отнюдь не вдохновила Василiя, вlроятно, не отличавшегося фанатизмомъ испытателя мiра неодушевленного, к продолженiю эксперимента, и онъ рlшилъ сменить фокусъ зрlнiя, обративъ взоры внизъ. Тамъ светъ, уже потlрявшiй скорость и силу, показался ему более лlгкой добычей. Дlйствительно, на доли сlъкунды тамъ можно было схватить глубоко налившiйся изумрудъ, ощущая его жаръ и сокрытую вlчность. Василiй даже не удивился, когда въ очередной разъ свlдя еще не до конца оформившiеся мальчишескiе пальцы, ощутилъ субстанцiю болlе плотную, чем прlжде. Онъ возлiковалъ, но сравнительный холодъ въ кончикахъ пальцевъ ядовитой змlйкой быстро добрался до сознанiя: пальцы дlржали не то обкатанный моремъ осколокъ зlленаго стlкла, которымъ такъ полны пляжи Биаррица, не то просто потlрявшую отъ врlмени форму стразовую пуговицу, невольную свiдетельницу чьихнибудь тайныхъ нlжностей.
Василiй подумалъ и жlстомъ намlренно небрlжнымъ, поскольку запалъ, приготовленный для картинного сиденiя в кретоновой гостиной, такъ и не былъ растраченъ, мlханически сунулъ осколокъ въ карманъ шортъ, словно мгновlнное доказательство того, что порой на сlкунду можно обмануть и сlбя, и врlмя. Съ балкона уже слышался барственный голосъ отца, который, как бархатъ шубы, был подложенъ снiзу глуховатымъ мlхомъ профессора. Василiй еще постоял, не жlлая расставаться с иллюзiей владенiя мiромъ, но отцовскiя шаги ужъ зашуршали пlскомъ дорожки…»
В этот момент и в самом деле со стороны веранды донесся шелест, вот только не шагов, а велосипедных шин. Маруся выхватила следующий лист, спрятала его под свитер, захлопнула папку, сунула ее обратно в стопку, разумеется, не попав на прежнее место. Куст зашелестел – зашумел-задрожал в последней попытке пробиться внутрь, и Маруся еще успела встать, придвинуть стул и, пятясь, добраться почти до дверей. Веранда уже ожила. И ей все равно не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто она зашла сюда только что. – На веранде прохладно, а в дождь так и просто сыро, – послышался вместе с открываемой дверью голос хозяина. – Вот и славно. Сейчас омлетик сделаем, тоже по рукавишниковским рецептам. Из своей Перпиньи привез, с нижних Пиренеев.
Маруся бочком вышла на веранду, куда солнечный свет, казалось, переместился прямо с только что прочитанной ей страницы. Перескакивая с омытых дождем стоящих рядом с беседкой лип, он на время как будто успокаивался, ложась на доски пола и некрашеного стола и посверкивая зеленоватыми отсветами.
На столе уже виднелось какое-то подобие керосинки, и хозяин, виртуозно разбивая яйца, напевал высоким тенором:
L’air transparent fait monter de la plain,
Un vol de tourterelles strie le ciel tendre… [80] —
Так на чем мы с вами остановились? – перебил он сам себя.
– На уловлении человеков.
– Да? А мне казалось, что вы просили рассказать какую-нибудь историю про загадочную смерть в парке. Но не всякие там туристические байки, а, так сказать, жизненную правду. Так?
– Да.
– Ну так я могу рассказать. Это произошло года три тому назад, – Маруся сразу вспомнила, как именно три года назад перебиралась в Беково, тем далеким уже летом, пыльным и жарким. – Один наш тракторист поехал делать дорожки в южной части парка, и там, метрах в ста, наверное, от креста, он вдруг ухнул под землю на ровном месте. Так вот, как в сказке. Расступилась мать сыра земля на восемь метров в глубину… да-с.
После нашли, но, конечно, чего уж там. С такой-то высоты…
Но история эта, произведя на сознание Маруси какое-то жуткое впечатление, почему-то мало тронула ее чувства.
– А еще? – краснея за свою черствость, все-таки прошептала она. – Более никаких других историй не было?
– Еще?! Да вы, матушка, кровожадны не по годам. Давайте-ка лучше омлет есть…
Павлов совершенно автоматически пересек мост, почему-то неодобрительно глядя на громаду дома, подавлявшую все вокруг, словно замок средневекового феодала. Неожиданно ему вспомнилось из каких-то разговоров, что жили тут хозяева редко, и неприязнь Павлова усилилась: зачем же было тогда и городить такой дом в таком месте… Последнее летнее солнце плело свое замысловатое кружево сквозь бельведер и колонны, делая дом похожим на огромный дирижабль, лениво летящий над миром, занятый лишь собой и ко всему равнодушный. Но летел он, как показалось Павлову, совсем не в сторону псковских холмов и новгородских озер, а назад, через реку, в бесцветный воздух каменеющего Петербурга. И, словно повинуясь этому могучему незримому движению, Павлов внезапно развернул машину.