Павел с некоторым страхом посмотрел на нее.
– Ты что, сюда привезла?
– Не все, но привезла.
– А разрешение у тебя есть? У нас с этим, знаешь, как строго! Особенно сейчас. За валюту и посадить могут.
– Господи, бред какой! Я уже и отвыкать начала… Да, какую-то бумажку мне выдали.
– Не потеряй, – сказал Дмитрий Дормидонтович.
После чая он потянулся, зевнул и пошел спать. Павел пытался загнать в постель и Нюточку, но та так посмотрела на него, что он моментально оставил все поползновения и понес подогревать чайник. Потом Таня продолжила свой рассказ. Павлу пришлось подниматься еще дважды – выключать гнусно загудевший телевизор, завершивший вещание до утра, и в третий раз ставить чайник.
– Уф, – сказала Таня, откинувшись на спинку кресла. – Наелась-напилась на десять лет вперед… Знаешь, что-то спать совсем не тянет. Сюда ехала, думала, не утерплю, бухнусь в койку и придавлю часиков – дцать. А вот отлетело. Но и подниматься нет сил. Слушай, давай прямо здесь покурим – никто ведь тут спать не будет.
– Только вот при Нюточке…
Оба дружно посмотрели на Нюточку. Та мирно спала, пристроив голову на поваленного ватного Деда Мороза и сжимая в руках Барби. Павел осторожно взял дочку на руки и отнес в детскую.
– С завтрашнего дня укладывать буду я, – сказала Таня, когда он вернулся в гостиную. – Знаешь, там мне ночами грезилось, как я ей колыбельную пою, лобик глажу… а потом иду к тебе, ныряю под одеяло, прижимаюсь и… Ты что куришь?
– «Опал», – сказал он.
– Давай. – Она махнула рукой. – У меня еще хуже, «Казино» называются, типа нашей «Примы». Я там хоть и избаловалась, ко многому хорошему привыкла, чего здесь нет, а вот от сигарет хороших отвыкла. Все лавки ими завалены, какими хочешь, но очень дорого, совестно покупать было… Ой, слушай, я ведь совсем про подарки забыла, у меня в чемодане – тебе, отцу, Нюточке, Беломору кое-что…
– Хорошо, что оные последние нас не слышат, – сказал Павел, пуская в потолок струйку дыма. – А мы и до утра дотерпим. Лениво как-то.
– Ох, не говори! – Таня сладко потянулась. – Мне теперь долго лениться можно. До двадцать пятого марта.
– А потом?
– А потом обратно к станку. Замок к тому времени починить должны. А если и не починят, Иржи будет натуру снимать. Там конец марта – уже полная весна, не то что здесь.
– Значит, на два месяца только?
– На два с половиной. Но к июлю должны закончить. Вернусь – и опять поедем к морю.
– Не поедем, – сказал Павел.
Таня обеспокоенно посмотрела на него, потом стукнула себя пальцем по лбу и улыбнулась.
– Что, неужели то самое?
– То самое, – подтвердил Павел. – Вчера получил от Лимонтьева копию приказа о моем зачислении с первого февраля, сегодня кинул нашему Ермолаю заявление по собственному желанию, а завтра… – Павел внезапно помрачнел. – Мне завтра в Москву ехать, согласовывать планы, знакомиться с лабораторией… Знаешь, давай я с утра позвоню Лимонтьеву и отбоярюсь как-нибудь. Скажу, что начальство не отпускает или еще что.
– Не надо, – твердо сказала Таня. – Не годится такое большое дело начинать с мелкого вранья. Это надолго?
– Предполагалось, что на неделю.
– Долгонько… Четыре месяца выдержала, потому что собралась, настроилась, а эту неделю не выдержу, настрой уже другой. Совсем другой. – Таня задумалась. – Мы вот что сделаем: я с тобой поеду.
– Но у меня только один билет.
– Второй на вокзале купим.
– А тадзимырк-то нас отпустит? – Павел показал в сторону детской.
– Мы и тадзимырка с собой возьмем.
– А тебе не тяжело будет? Только приехала – и опять в дорогу. Таня улыбнулась.
– Так я привыкла. Четыре месяца в таком режиме… Иди сюда.
Первые дней десять своего заграничного вояжа она не спала вообще. Немного подремала в самолете – и все. Потом, пройдя паспортный контроль и чисто условную таможню, Таня с толпой других пассажиров вышла в просторный, светлый зал прибытия и среди встречающих увидела невысокую, совсем молоденькую шатенку с приколотым на груди листом бумаги, на котором большими красными русскими буквами было написано: «ТАТЯНА ЛАРИНА». Она подошла к девушке и сказала:
– Татьяна Ларина – это я. Здравствуйте.
И погрузилась в стремительный поток новых впечатлений, встреч, динамичной работы. В первый вечер она поднялась в свой номер после роскошного ужина, который закатили ей по случаю знакомства Иржи и Дана, с гудящей головой, не чуя под собой ног, рухнула на белоснежное покрывало и провалилась в забытье, продлившееся минуты две-три. Потом она лежала, сначала с закрытыми глазами, затем с открытыми – смотрела на перебегающие по потолку разноцветные отблески уличной рекламы. Потом встала, разделась, умылась, почистила зубы и легла уже под одеяло. Повалялась еще часок, встала, включила лампу и электрический чайник, покурила у открытой в теплую ночь форточки, высыпала в стакан кофе из миниатюрного пакетика, обнаруженного в плетеной корзиночке на столе, и уселась в который раз перечитывать сценарий. Рассвет застал ее у зеркала – она демонстрировала самой себе мимику и позы Александры Николаевны, какой она представлялась в воображении Тани.
В просторном, сверкающем хромом и пластиком гостиничном кафетерии Таня оказалась одной из первых. Отведав йогурта, шпикачек с цветной капустой, слабенького, но терпкого и очень сладкого кофе с корицей и булочку с маслом, она почувствовала, что засыпает прямо за столом, и громадным усилием воли заставила себя выйти в холл. Там она сидела, курила, листала журналы с непонятными словами, позевывала, поминутно взглядывала на часы и с ужасом думала, что если и не заснет посреди своего первого рабочего дня, то уж непременно проведет его в тупой сонной одури, и рассерженный Иржи (по его предложению они еще вчера перешли на имена) отправит ее обратно… Обратно… К Павлу, к Нюточке… Вообще, хорошо бы…
Но ничего подобного не случилось. Таня первой заметила вчерашнюю шатенку, переводчицу Марженку, и первой поспешила ей навстречу. На черной студийной «Шкоде» они проехали через весь город, и Таня со свежим любопытством смотрела через стекло. Автомобиль въехал в ворота студии и долго колесил между разных строений, сквериков, изгородей, пока не остановился у длинного трех-этажного здания красного кирпича.
– Павильон номер пять, – пояснила Марженка. – Мы идет туда.
– Идем, – автоматически поправила Таня.
В этот же день состоялась первая читка с экспликацией, которую прервали уже заполночь и продолжили на следующий день, поскольку большинство исполнителей чешским не владели, и Иржи вынужден был после каждой фразы делать паузы, чтобы переводчики, приставленные к каждому из иностранцев, могли донести до них ее смысл. Он очень неплохо владел и русским, и польским, и немецким, но сегодня решил пользоваться только чешским: в его интернациональной команде любой другой язык понял бы один, от силы два человека, а переводчики растерялись бы вконец. С читкой, естественно, тоже возникали проблемы и задержки, хотя каждый читал свои реплики на родном языке, а остальные вслушивались в интонации и водили пальцами по раскрытым страницам, отслеживая смысл сказанного. Несколько раз Иржи гонял ассистентов за лимонадом, кофе и пирожками. Под конец у всех стали заплетаться языки и путаться мысли, и пришлось распустить народ до утра. По домам их развозил автобус с мрачным шофером, который проторчал у подъезда пятого павильона с шести до полуночи. В гостинице измученная Таня опять сразу же повалилась на кровать, но уже через полтора часа, отчаявшись заснуть, глушила кофе и ковырялась в своих сегодняшних заметках, сделанных на полях сценария.