— О лошадях. О скачках. Об Олимпиаде. О погоде.
— А о чем-нибудь еще?
— Нет.
— В разговорах не упоминались игра в триктрак, игорные клубы, гомосексуалисты или трансвеститы?
По тому, как все присутствующие затаили дыхание, я понял, что если Борис говорил о таких вещах, то ему лучше в этом не признаваться. Но его отрицательный ответ прозвучал вполне естественно.
— Знает ли он Джонни Фаррингфорда? — спросил я.
Выяснилось, что Борису знакомо это имя, он видел выступление Джонни, но общаться им не доводилось.
— Видел ли он Ганса Крамера и Джонни Фаррингфорда вместе?
Борис вновь ответил отрицательно.
— Был ли он поблизости, когда Ганс Крамер умер?
Ответ я узнал по спокойной реакции Бориса прежде, чем Йен перевел слова.
— Нет, не был. Он закончил дистанцию кросса до выступления Крамера.
Он видел, как Крамер взвешивался... это правда? — усомнился Янг.
— Да, — подтвердил я. — Чтобы соревнования были справедливыми, лошади должны нести одинаковый груз. У выхода на скаковой круг находятся весы, и там наездников с седлами взвешивают перед стартом и сразу же после финиша.
Как выяснилось, Борису пришлось дожидаться, пока закончат взвешивать Крамера. Он пожелал Крамеру удачи — «Alles Gute».
Мрачная ирония понравилась слушателям, сидевшим у противоположной стены.
— Пожалуйста, спросите Бориса, почему он думает, что Ганс Крамер был убит?
Я намеренно поставил вопрос в категоричной форме, Янг так же его перевел, и Борис сразу же вновь встревожился.
— Он слышал, что кто-то утверждал это? — решительно спросил я, чтобы пресечь волнение.
— Да.
— И кто именно это был?
Этого Борис не знал.
— Борису прямо сказали об этом?
Нет, Борис случайно услышал разговор. Я понимал, почему Йен сомневается в правдивости всей этой истории.
— Спросите, на каком языке шел разговор.
Борис сказал, что беседовали по-русски, но это сказал не русский.
— Он имеет в виду, что этот человек говорил по-русски с иностранным акцентом?
— Именно так.
— И что это был за акцент? — терпеливо спросил я. — Какой страны?
На этот вопрос Борис ответить не смог.
— Где находился Борис, когда услышал разговор?
При этом, казалось бы, невинном вопросе в комнате воцарилась напряженная тишина. В конце концов Евгений Сергеевич Титов обратился к Янгу с какой-то длинной фразой.
— Они хотят, чтобы вы поняли, что Борис находился там, где не должен был быть. Если он скажет вам об этом, то окажется в ваших руках.
— Понятно, — ответил я. Вновь возникла пауза.
— Я думаю, они ожидают, что вы пообещаете никому не говорить, где он был, — подсказал Йен.
— Возможно, будет лучше, если он просто перескажет то, что слышал.
Последовало краткое общее совещание. Но, видимо, русские заранее решили, что мне следует все это знать.
Заговорил Евгений Сергеевич. По его словам, Борис ехал на поезде в Лондон. Это было категорически запрещено. Если бы о поездке стало известно руководству, его немедленно с позором отправили бы домой. Не было бы и речи о его участии в Олимпийских играх. Его могли бы даже посадить в тюрьму, поскольку он вез письма и бумаги русским, уехавшим на Запад. Это были не политические послания, категорически сказал Евгений Сергеевич, а личные письма и семейные фотографии от родственников, оставшихся в России, и несколько рукописей для публикации в литературных журналах. Никаких государственных тайн, но все равно совершенно незаконно. Если бы Бориса остановили и обыскали, то неприятности ждали бы не только его, но и еще множество людей. Поэтому когда он услышал, как в поезде кто-то говорит по-русски, то очень испугался. Ему было не до того, чтобы рассматривать этих людей — наоборот, он постарался сам не попасться им на глаза. Он сразу же вышел из вагона и прошел по поезду как можно дальше. В Лондоне он быстро выскочил из поезда, а на вокзале его встретили друзья.
— Я все это понимаю, — сказал я, когда Янг перевел мне рассказ. Скажите, что я не стану нигде об этом рассказывать.
Приободрившийся Борис перешел к сути дела.
— Их было двое, — переводил Йен Янг. — Из-за шума поезда Борис слышал только одного из них.
— Понятно. Продолжайте.
Пока Борис рассказывал, в комнате была тишина, нарушаемая только дыханием. По лицу Янга было видно, что к нему вернулся прежний скептицизм.
— Он говорит, — переводил он, — что слышал, как человек сказал:
«Опыт прошел отлично. Ты сможешь так перебить половину конников-олимпийцев, если захочешь. Но это будет стоить тебе...» Затем другой сказал что-то непонятное, а голос, который Борис мог разобрать, ответил: «У меня есть другой клиент». Второй опять заговорил, а первый ему ответил: «На Крамера потребовалось девяносто секунд».
«Будь оно проклято! — подумал я. — Будь оно трижды проклято!»
В этот момент Борис прокрался к выходу, сказал Янг. Борис тогда слишком волновался, что его могут заметить, и не понял смысла услышанных слов.
Тем более что о смерти Крамера он узнал только на следующий день. А когда узнал, то был потрясен. Сначала-то он подумал, что девяносто секунд имеют отношение к прохождению дистанции.
— Попросите его повторить то, что он слышал, — сказал я. Последовал краткий рассказ.
— Борис использовал точно те же самые слова, что и в первый раз? спросил я.
— Да, совершенно те же самые.
— Но вы не верите ему?
— Я думаю, что он услышал совершенно невинный разговор, а все остальное домыслил.
— Но сам он совершенно определенно верит в это, — возразил я. — Он рассердился, когда вы усомнились в его словах.
Под неотрывным взглядом семи пар глаз я старательно обдумывал услышанное.
— Спросите, пожалуйста, мистера Титова, — сказал я наконец, — почему он посоветовал Борису рассказать нам все это. Я могу предполагать, но хотел бы, чтобы он сам это подтвердил.
Евгений, сидевший на деревянном стуле перед книжными полками, ответил, не дожидаясь перевода вопроса. Было видно, что он принял на себя тяжелую ответственность. Его лоб прорезали морщины, глаза смотрели мрачно.
— Он был очень взволнован, — перевел Янг, — когда Борис вернулся из Англии и рассказал ему об услышанном разговоре. Конечно, существовала вероятность того, что Борис ошибся, но могло быть и наоборот. Если он на самом деле слышал эти слова, то, возможно, на Олимпийских играх будет еще одно убийство. А той не одно. Как и подобает порядочному человеку, Евгений боится, что это нанесет урон престижу его страны. И ему очень не хотелось бы, чтобы во время соревнований в его стране убивали спортсменов. Можно было бы попробовать обратиться к кому-нибудь в Европе с просьбой провести расследование, но Евгений не знал таких людей ни в Англии, ни в Германии, да и не осмелился бы доверить почте такое письмо. Он не смог бы объяснить, откуда ему это известно, так как это значило бы погубить жизнь Бориса, поскольку без доказательств Бориса в эту историю никто не поверил бы. Он оказался в безвыходном положении.