В принципе этакий своенравный монолог можно было б и не понять, можно было б, конечно, все сразу отменить, объяснить всем и Марине особенно, что грядет афера или, если совсем честно, смертоубийство, то есть, по формулировке Слима, дуэль, что смертоубийство и есть. Марина начнет отказываться, Слим — или его амбал — начнет пугать стрельбой в вагоне, а то и постреляет, за ним не заржавеет. Поэтому проще завершить прелюдию, чтоб уж скорее началась эта хренова пьеса для двух пистолетов и поскорее закончилась.

Но пугать Марину заранее не хотелось. Пусть думает, что все это станет прогулкой… где?.. ну, на свежем воздухе, безрисковой прогулкой, как уже было ранее: перенеслись из поезда на травку, погуляли и возвратились в поезд, почувствовав себя причастными некоему чуду под ником «Маринина коробочка».

— Прошу вас, Марина, сделайте так, как предлагает Слим. Ну не отказывать же достойному человеку, знакомому моему давнему в такой в общем-то нетрудной просьбе.

Сам не очень понял, откуда в нем столько злости накопилось, пусть даже и позитивной по сути. Злости на все: на свою дурость, не позволившую ему понять, что Слим тогда, в первом столкновении живехоньким остался; на свою безалаберность, которая не подтолкнула его сто раз проверить: а жив ли впрямь противник; на свое вроде бы и красивое свойство не перелопачивать прошлое, не вытаскивать оттуда своих и чужих покойников. А сейчас, получается, прошлое тебя нагнало, и ты хочешь его подправить. Верно ли это?

И сам себе ответил: это верно.

И Марина вроде как ждала молча этого не услышанного никем «верно». Сказала:

— Все — в купе.

Нормальная женщина, конкретная. Если надо, так надо. И — никаких соплей.

Все вошли в купе и сели.

В итоге ладно и тесновато поместились Марина, Пастух, Стрелок, Шухрат, начальник поезда, Слим и еще тот Слимовский мужик, который с литературным образованием. Ему, правда, Слим с ходу приказал отбыть в расположение команды, в другой вагон. Он слинял мухой, и дверь тут же захлопнули, заперли даже. Особо просторнее не стало.

Все же одним бойцом меньше, баба с возу, подумал Пастух. Все путешественники во времени компактно собраны, сосредоточены, каждый что-то предвкушает. Но тут Марина — уже вовсе другая Марина, жесткая, деловая, собранная, в руках — та самая заветная черная коробочка, иначе — уже испытанное средство передвижения невесть откуда в невесть куда, — сказала жестко:

— Замолчали… Лучше закрыть глаза… Поехали… Куда — неведомо…

И закрыла. И лицо сморщила, как будто плакать собралась.

Глава пятнадцатая

Безлюдье — оно настораживает… И, как раньше, резко пришли темнота, невесомость, гул в башке, но темнота эта нынешняя была почему-то вязкой, теплой и пахла железом. Ржавым. Так Пастуху помстилось. И почти сразу — ну не считать же секунды! — вернулись небо, солнце, ветерок теплый и ласковый и песок, под ногами шуршащий, нет, даже скрипящий. Пастух глянул: он, песок, был и впрямь крупным, ржавым, грязным и сухим. Все прибывшие стояли и молчали, как онемели. А и то понятно: в прошлый выход было все тип-топ — пейзажно, благодатно, знакомо и приятно глазу, а тут…

А тут, помимо ржавого песка, была еще и сплошная неподвижность, буквально, другого слова не подберешь.

Во-первых, дышалось почему-то трудно, будто воздух был густым и вязким, стоячим, мокрым. Недвижимы были облака — темно-серые или темно-синие, низкие, тяжелые, набухшие, казалось, водой, которая почему-то не спешила проливаться на песок, берегли ее отчего-то. А на песке тут и там, рядом, тык в тык и поодаль, и совсем далеко мертво стояли резервуары, обычные, огромные, цилиндрические, когда-то, вероятно, серо-стальные, а теперь грязно-черные с обильной и давней ржавчиной, проступающей через потеки нефти или чего там в них находилось или находится. Десятки, а может, и сотни резервуаров — и ни травы, ни деревьев, никаких привычных книжных ассоциаций с дуэлями. Мир гигантских кастрюль…

Серно-ржавые трубы привычно выходили откуда-то с крыш и тянулись над землей — от одного резервуара к другому, к третьему, к пятому, к двадцать седьмому, стальные стойки-подпорки под трубы где-то сохранились, а где-то рухнули, и трубы эти повисли, вырвались — колено из колена, но ничего из них не вытекало. Все давно вытекло. И песок под ногами и вокруг резервуаров и вообще всюду был черно-серым и сухим. Со всех четырех сторон и до горизонта стояли они — и ничего, кроме резервуаров. Этакое кладбище стали и былого богатства — нефть все же! — настолько былого, что и не вспомнить.

И — тишина вокруг. Мертвая, как принято говорить.

— Что это? — спросила наконец Марина.

Шепотом спросила, испуганно.

— Топливные резервуары, — честно ответил Пастух, — стальные, вертикальные. Похоже, что для нефти… — Пошел по каменному песку к ближнему, постучал камнем по стали. Гулко вышло. — Пустой. А этот… — пережал к соседнему, постукал… — опять пустой. Да и лет им немерено!.. И хозяев, судя по всему, ничего не колышет. Кладбище это… — Увидел ржавую, но худо-бедно сохранившуюся лесенку, на штырях приваренную к стенке резервуара, подбежал к ней, полез по ступенькам.

— Они же ржавые, — крикнул Шухрат, — не лезь, сверзишься!..

Пастух не ответил, а может, и не услышал. Он легко и споро добрался до верха, где лестница заканчивалась крохотной площадкой с сохранившимися перильцами, постоял несколько секунд, аккуратно пробуя ногой, как воду, шагнул на крышу, тоже окруженную ржавыми перильцами, медленно пошел по краю, по кругу, останавливаясь то и дело, вглядываясь в даль. Может, и видел там что-то… Вернулся к лестнице, спустился на землю.

— Бред какой-то, — сказал, вытирая руки носовым платком, мгновенно ставшим грязным, ржавым. — Никаких намеков на человеческое присутствие. Одни резервуары. Со всех сторон и — до горизонта. Я такого их количества даже в Сибири не видел. Или тут под землей одна нефть — на сотни километров. А где тогда бурят?..

— Ты еще спроси: кто бурит? — сказал Слим. — Ты сверху хоть какие-то признаки жизни заметил?

— Никаких, — ответил Пастух. — Со всех сторон до горизонта — баки и баки. И ни намека на людей. Не в баках же они живут… Занятное какое место ваша коробочка выбрала, а, Марина? Или это специально?.. Я вообще ни фига не понимаю. Там на крыше люк есть, от которого, вероятно, какая-то труба куда-то шла… ну, не дока я в нефтянке… так этот люк заварен намертво. Чего мы сюда приперлись? Сматываемся отсюда мухой…

Логичным было заявление. Никто не стал спорить. Кроме Марины. Но она и не спорила, а просто заявила:

— Никуда я вас больше не собираюсь отправлять, переносить, перемещать. Выпало такое место — стреляйтесь здесь, кретины. С крыши. Иного места нет! Один кретин на одном резервуаре, другой — на соседнем. Какое там расстояние? Не посчитали, а, Пастух?

Вопрос был с подковыркой, злобноватый, но логичный.

— Да я что, — деликатно ушел в сторону Пастух, — можно и здесь, конечно… А расстояние?.. Ну, от края одного бака до края другого — метров пятьдесят. Или поболе.