— Сколько вам лет?
— Тридцать. А вам?
— Тридцать шесть. — Он криво улыбнулся. — Слишком стар, чтобы завоевывать мир.
— Как и я.
— Смешно!
— Стивен Спилберг, — сказал я, — снял «Челюсти» в двадцать семь лет. Я — не он. Не Висконти, не Феллини, не Лукас. Просто работяга-пересказчик.
— А Александр Великий умер в тридцать три года.
— От диет-колы?
Он засмеялся.
— А правду говорят, что в Америке, если ты умер от старости, то это целиком твоя вина?
Я серьезно кивнул.
— Вы можете бегать трусцой, или не курить, или следить за уровнем холестерина, или не пить сока.
— И что потом?
— А потом вы долгие годы влачите жалкое существование под капельницей.
Он усмехнулся и поднялся, чтобы уйти.
— Мне очень неловко, — промолвил он, — но моя жена хочет иметь автограф Нэша Рурка.
— Сделаем, — пообещал я. — Как скоро вы сможете перевезти Доротею, исходя из реального положения?
Он подумал над этим.
— На нее напали вчера вечером. Она спала под анестезией весь день сегодня. Это была тяжелая рана… Им пришлось удалить часть кишки, прежде чем зашивать брюшную стенку. Если все будет хорошо, она полностью придет в себя завтра и сможет ненадолго вставать послезавтра, но я полагаю, что пройдет не меньше недели, прежде чем ее можно будет перевозить.
— Я хотел бы повидать ее, — сказал я. — Этот мерзкий Пол должен же спать хоть иногда.
— Я это улажу. Позвоните мне завтра вечером.
Монкрифф, Зигги Кин и я выехали в половине пятого следующим утром, направляясь на северо-восток к Норфолкскому побережью.
Эд, проинструктированный О'Харой, нашел мне шофера, молчаливого молодого человека, который ровно вел машину и следовал инструкциям, какие я давал ему. Я следил за нашим маршрутом по карте, сидя на переднем пассажирском сиденье.
Монкрифф и Зигги спали сзади. В багажник мы поместили тяжелую камеру, которую Монкрифф таскал на плечах словно игрушку, а также коробку-холодильник с чистой пленкой и коробку-термос с кофе и завтраком. Снаружи было холодно; тепло в машине убаюкивало. Некоторое время спустя я уже радовался тому, что у меня есть водитель.
Мы проехали Норидж и направились через равнины к морю, обогнули Широкие Низины, затем проскользнули через спящую деревеньку Хэпписбург и медленно прокатились по узкому проселку, заканчивавшемуся в песчаных дюнах.
Монкрифф и Зигги неловко вылезли из машины и начали дрожать. Снаружи, вне досягаемости автомобильных фар, было еще совершенно темно, а бриз на побережье был безжалостным, как всегда.
— Ты велел нам взять теплые вещи, — жаловался Монкрифф, застегивая на «молнию» отделанную мехом парку, — но ничего не сказал о том, что нам придется играть эскимосов. — Он накинул на голову меховой капюшон и сунул руки в рукавицы.
Оставив шофера с его личным завтраком в машине, мы втроем направились через дюны к открытому побережью. Монкрифф нес камеру и коробку с пленкой, я тащил коробку-термос, а Зигги, шедший между нами, держал сложенные полистиреновые коврики, чтобы можно было сидеть на холодной просоленной земле.
— Как ты обнаружил это Богом забытое место? — ворчал Монкрифф.
— В юности я часто приходил сюда.
— Думал, что здесь есть подпольное казино?
Выйдя за пределы досягаемости света фар, мы постояли, чтобы глаза привыкли к темноте. Потом медленно пошли дальше, и вот дюны остались позади, бриз посвежел, а бессонный шорох волн говорил о бесконечном одиночестве.
— Пришли, — сказал я. — Садитесь, если найдете подходящее место.
Монкрифф застонал, взял у Зигги коврик и с проклятиями втиснулся в неглубокую выемку на обращенной к морю стороне крайней дюны. Зигги, более выносливый и неразговорчивый, нашел местечко рядом.
Зигги, украинец по рождению, с колыбели демонстрировал такие потрясающие акробатические трюки на лошади, что в возрасте восьми лет был послан в Москву в цирковое училище и там, далеко от своих деревенских истоков, получил неплохое образование и потрясающую практику в своем особом мастерстве. Все ученики в этом училище, как мальчики, так и девочки, ежедневно занимались балетом, чтобы уметь грациозно двигаться на цирковой арене. Поэтому впоследствии Зигги мог присоединиться к любой балетной труппе, но он не интересовался ничем, кроме лошадей.
В двадцать два года Зигги оставил цирк: все цирки уехали из города. Он никогда не интересовался политикой и был любимым сыном в семье.
Каким-то образом он переехал вместе со своим ремеслом в Америку, и именно там я впервые увидел его, когда он выделывал невероятные прыжки на спине скачущей галопом лошади во время послеобеденной тренировки у «Братьев Ринглинг» в парке Мэдисон-сквера.
Я предложил ему работу в моем фильме про родео и, несмотря на протесты профсоюза, добился своего. Я сократил его непроизносимую фамилию до «Кин», и он скоро завоевал такую блестящую репутацию в конной акробатике, что ныне я должен был просить его уделить мне время.
Стройный, легкий и гибкий, во время ходьбы он разогрелся, несмотря на норфолкский морозец. Детская игра, предположил я, после русских буранов. Попеременно замкнутый и веселый, по темпераменту он был классическим славянином и часто говорил мне, что скоро вернется на родину, но по мере того, как шли годы, он повторял это все реже и реже. Должно быть, он понимал, что его корней там больше нет.
На вчерашнем коротком совещании я обрисовал то, что нам предстоит найти.
— Отснять рассвет! — печально воскликнул Монкрифф. — И ради этого тащиться за семьдесят миль! Чем плох Хит, прямо за порогом?
— Увидишь сам.
— А погода на побережье?
— Холодная, ветреная и ясная.
Я догадывался, что его возражения идут не от сердца. Каждый оператор знает, что режиссеры бывают упрямы и несговорчивы, когда дело доходит до специфики местности. Если бы я потребовал провести съемку на склонах Кавказа, он только выругался бы покрепче и пошел добывать альпинистское снаряжение.
Я сказал:
— Во время весеннего равноденствия солнце восходит прямо на востоке. А значит, — я сверился с маленьким компасом, — прямо там. — Я указал, где именно. — В данный момент, глядя прямо на море, мы обращены лицами чуть на север. Побережье тянется с северо-запада на юго-восток, так что когда восходит солнце, лошади, галопом мчащиеся вдоль берега, будут освещены с моря, но солнце будет чуть-чуть светить им в морды.
Монкрифф кивнул.
— Ты сможешь схватить отблеск солнца в их глазах?
— Близко?
— Головы, шеи и гривы в кадре.
— Томас, — вступил в разговор Зигги, басистые нотки в голосе которого всегда удивляли контрастом со стройностью его тела, — ты спрашивал про диких лошадей.