Не знаю, сколько прошло времени, не думаю, что много. Мы ничего не видели, но накопившаяся в нас злость — друг на друга ли или вообще на этот мир — нашла наконец выход и бушевала как могла. Мы катались по полу, рычали и кусались. Если бы Жанна могла сейчас думать спокойно, я бы уже валялась на полу поверженная, но раздражение заставило ее драться как подсказывали женские инстинкты, а не как учили, и мы были почти наравне. Мое тело саднило и болело, ребра трещали, сдавленные ее неимоверной силой, но никто не хотел уступать. Первая волна злости отступала, и я понимала, что сейчас нашей драке — боем это было назвать невозможно — придет конец, и победителем буду не я.
Как раз в этот момент мы снова перекатились по полу, и я оказалась сверху. Она ударила мне когтями куда-то в бок, и от боли я на мгновение подчинилась инстинктам — и взмыла под потолок. Не думала, что мои крылья способны выдержать двоих, но оказалось именно так. Хоть мне и было тяжело, но я заметила, что, потеряв устойчивую землю под ногами, Жанна стала менее уверена, и хватка ее ослабла. Я уже предвкушала победу, когда почувствовала, как сильно она цепляется за меня и тянет вниз. Я наклонила голову — плоская покрытая шерстью голова с искореженными чертами лица и горящими красными глазами. Нос слился с челюстью и выдался вперед, одновременно став шире. Морда оскалена, являя крепкие длинные клыки, руки превращены в лапы, когти цепляются за обрывки моей одежды. Она и правда уже больше походила на животное, чем на человека, и зрелище это было жуткое.
И тут на своем голом животе — трансформация все еще не закончилась, и кожа едва стала плотнее — я почувствовала ее холодные когти задних лап. Понимание вспыхнуло в мозгу и оставило светящийся след, будто выжгло надпись: сейчас она просто разорвет мне живот. И скажет, что я на нее напала. И будет права. И никто меня не оправдает. Может быть, вздохнет Шеф. Подожмет губы Оскар.
Оскар!..
Кто бы мог подумать, что простое имя, простое воспоминание может придать сил. Я сложила крылья и рухнула на пол, как могла выставив ее перед собой. Удар волной прошел по нашим телам, что-то хрустнуло, из легких — моих и ее — выбило воздух, и хватка вдруг ослабла, а нас самих разметало по полу. Никто не шевелился, только мы с шумом дышали, невидящими глазами вглядываясь в темноту. Я уже хотела, чтобы все прекратилось, я не хотела продолжения. Я знала, что она победит, — она все же капитан, а кто я…
— Дамы, брейк! — Звук голоса Шефа оборвался на полуноте. Он пошарил рукой по стене, пощелкал выключателем и вдруг протянул: — Таааак…
Мы кое-как встали. Жанна стремительно превращалась обратно в человека, я, наоборот, гордо расправила крылья — мне казалось, что так я выгляжу важнее. Но поправить волосы и одежду все же стоило…
— Можешь не стараться, мы прекрасно видим в темноте.
Я охнула от неожиданности — это был Оскар! Сколько дней я мечтала, что он вот так зайдет с Шефом на нашу тренировку и увидит, какая я стала, какая сильная и ловкая, как я владею своим телом, и, может быть, тогда… Может быть…
И что он видит? Мне стало стыдно, я почувствовала, как горит в темноте лицо, и опустила голову. Судорогой вошли в тело крылья, ушли когти. Я стояла перед ними, чуть не падая от усталости, оборванная, грязная и растрепанная, а зал вокруг меня танцевал польку.
— Неплохо бы все же свет, — флегматично заметил Шеф, и я услышала, как он ставит на скамейку кофе. — Оскар, там должно быть резервное.
Вспыхнул свет, заставив меня прикрыть глаза рукой, но они все равно заслезились.
— Хороши-и… — удовлетворенно протянул Шеф, как будто наш вид доставлял ему искреннее удовольствие.
Оскар молча обозревал нас. Я с тревогой вглядывалась в его бесстрастное лицо, следя за взглядом. Жанна оказалась только немного поцарапана и испачкана, правда, по тому, что стояла она не прямо, а чуть склонившись, я поняла, что у нее все же что-то болит. На секунду чувство удовлетворения заменило страх перед начальственной расправой.
— Собственно, чего-то подобного я и ожидал, — заметил со вздохом Оскар, и за счастьем просто слышать его голос я едва могла уловить смысл слов. Он засунул руки в карманы джинсов и прислонился к стене. Я с удивлением заметила, что его желтые глаза смеются, а губы готовы разойтись в ухмылке. Ожидал?! Он что, специально?!
Я покосилась на Жанну — похоже, для нее слова босса оказались таким же сюрпризом.
— Это точно, — поддакнул Шеф, нагибаясь за нашим кофе. Один стакан он взял сам, а второй протянул Оскару. Оборотень с удовольствием сделал глоток. — Вот вы, значит, какие предсказуемые…
Я оторопело таращилась на Оскара. Пол-лица его скрывал стакан, но глаза — в этом не было сомнений! — глаза смеялись. Они смотрели на меня и смеялись! Я даже перестала чувствовать боль, и по телу разлилось тепло — неужели?.. Неужели?!..
— Вот в кои-то веки зайдешь тебя навестить, а ты дерешься, как дворовая девчонка, — он снова улыбнулся. А я не могла поверить своим ушам: он обращался ко мне, только ко мне! Жанны вообще будто не было здесь. Я ошеломленно перевела взгляд на нее и успела заметить, как она вспыхнула и наклонила голову, пряча глаза.
— Э… Ну… — проблеяла я, все еще боясь поверить в свое счастье.
— Потрепали тебя знатно.
Оскар отошел от стены, поставил кофе на пол и подошел ко мне. Совсем близко, совсем как раньше. Он покрутил меня так и сяк, не обращая внимания на мои болезненные охи, но это было в сотни, в тысячи раз лучше, чем эти два месяца молчания. Я искоса следила за ним, и странный, горьковато-пряный аромат его тела снова заволок мой разум. Он был красив как и раньше, в нем совершенно ничего не изменилось, как будто только вчера он рассказывал Шефу, в кого я превращаюсь! Я прикрыла глаза, надеясь, что он спишет это на усталость.
Оскар… Оскар…
— Так, — услышала я его голос. — Жанна — быстро приводить себя в порядок, тебе на дежурство.
— Есть! — Надо же, сколько смысла можно вложить в одно короткое слово.
Я открыла глаза и не смогла сдержать улыбку: на меня смотрели смеющиеся желтые глаза с морщинками в уголках.
— Пошли, боец, будем приводить тебя в чувство, — улыбнулся Оскар.
Я ничего не понимала. Но здесь и сейчас я была счастлива.
…теперь же, дорогой Томас, позволь мне перейти к той части своего письма, которая и меня самого повергает в удивление и трепет. Ты, бесспорно, помнишь падение Градестерна, и, хоть прошло уже более 50 лет, я помню эту страшную ночь, будто она была вчера. Верю, что и ты не можешь забыть этого страшного для всех нас времени. О, если бы только не преступная беспечность отца!..
Но, как ни страшно мне продолжать, верну все же себя на изначальный путь своего повествования. Ты, верно, помнишь также моего младшего брата Оскара и то, как вся наша семья горевала о его утрате в ту ночь, а бедная моя сестра и твоя невеста Изабель даже слегла с горячкой. Мы отнесли это к тому, что они с Оскаром были близнецами, а связь таких родичей, как говорят, намного крепче обычного. Признаюсь, хоть и могу сказать это только тебе и только сейчас, в душе своей я горевал совсем не так сильно, как то показывал перед уцелевшими родичами, не желая тревожить их своим равнодушием. Ты знаешь, дорогой Томас, что наши с Оскаром отношения всегда были сложными, и, хотя он был на пять лет меня младше, я все равно постоянно испытывал в его присутствии какое-то беспокойство, а иногда и трепет. И хотя я был привязан к нему, как брат к брату, все же душа моя намного более страдала от вида убивающейся Изабель, чем от самой потери. Мать же, чьи молчаливо струящиеся по лицу слезы я стремился относить более к потере мужа и титула, чем сына, вскоре стала вызывать во мне мерзкие и отвратительные порывы сыновней ревности — во мне крепла уверенность, что Оскара она любила больше и по мне так не убивалась бы. Словом, вскоре я невзлюбил усопшего сильнее, чем при жизни.