Наконец гостеприимные, но бдительные хозяева закрыли перед моим носом дверь. Я потащился обратно, мне указали постель, я рухнул, как спиленный дуб, погрузился в глубокий сон, полный причудливых видений… Да, весьма причудливых, хотя были и такие, что повторяются регулярно. Говорят, годам к сорока такие сны прекратятся, а пока что не знаю даже, хорошо это будет или плохо…
Рано утром сын хозяина, расторопный молодой парень, чисто по-русски вытирая замасленные руки тряпкой, сказал с по-американски широкой смайлой на конопатом ирландском фэйсе:
– Бензобак пробит… Как вы еще ухитрились добраться, чудо. Вам придется заваривать.
– Лучше машине, – предложил я. – Мне не надо, а сам не умею. Беретесь?
Он подумал, вытер тряпкой взмокший лоб, посмотрел на солнце, карабкается к зениту.
– Надеюсь за сегодня успеть.
– Так долго?
Он сдвинул плечами:
– Не могу же вот так с горелкой? Сперва промоем от остатков бензина, высушим, вытащим наружу…
Я сказал безнадежно:
– Хорошо, беритесь.
Обратно поплелся нога за ногу, о деньгах, ессно, не говорили, это не Юсовщина, где клиент сразу достает карточку, а клиент попроще – пухлый бумажник. Тут даже Эркюль Пуаро и мисс Марпл хрен за какие бабки распутывают тайны, а все пошло с Шерлока Холмса, который тоже непонятно на что жил и брал ли деньги за поимку преступников – непонятно, джентельмен хренов. Здесь о деньгах не говорят, так что, вероятнее всего, из моего бумажника исчезнет какая-то бумажка, а то и две, но вслух о таких вещах в Англии ни-ни, здесь в деревнях все еще она самая, а вот в городах и в Лондоне – уже Юсландия.
Торкесса выглядела невыспавшейся, злой, словно всю ночь вертелась, как червяк на сковородке, в жаркой постели, прямо накаленной. На меня посмотрела с обидой.
– Я была всего на втором этаже, – сообщила она сухо. – А с моего балкона до земли такие ветви винограда, авианосец можно поднять на воздух!
Я изумился:
– Ну и что?.. Не стану же я в наш прозаический век, как старорежимный Ромео, лезть по плетям винограда? Да и ты не Джульетта.
Она спросила ревниво:
– А что у меня не так? Девяносто-шестьдесят-девяносто!
– А что это? – спросил я. Сам же догадался: – А-а, езда на автомобиле мимо гаишника… Нет? Тогда возраст, рост, вес? Понимаешь, здесь люди за тебя отвечают, потому не хотят, чтобы твои девяносто-шестьдесят-девяносто превратились в девяносто-девяносто-девяносто… Они ведь принимают телепередачи, все чаще видят там вовсе шестьдесят-девяносто-шестьдесят…
Она спросила сердито:
– А что это?
– Забеременевшие малолетки.
– Подумаешь! Надо уметь…
– Кстати, либо меня глазомер подводит, либо… гм… Девяносто вижу, вторые девяносто – тоже, а где же шестьдесят? У тебя в талии меньше сорока… Прямо червяк какой-то.
Она оскорбилась:
– При чем тут талия? Шестьдесят – это мой ай-кью!
– Ого, – сказал я уважительно, – для блондинки… ты ведь крашенная под рыжую? – это неимоверно. Или у вас там гирьки подпиленные? Давай скажем проще: молодая девушка, девяносто-шестьдесят-девяносто, всю ночь искала приключений на свои вторые девяносто, но в этой глухомани разве разгуляешься? Ладно, пойдем пройдемся по селу, а то и до околицы, полузгаем семечки. Машина будет готова разве что к обеду. Да и то вряд ли.
Дворецкий, все так же сидя на завалинке, указал вдаль корявым пальцем:
– Видите руины старинного рыцарского замка?.. Там, правда, разрушены только башни, а сам замок в целости… Говорят, по ночам ходит привидение, стонет и гремит цепями. Так что ни в коем случае не вздумайте туда забрести!.. А вот там левее, у подножия горы, темнеет вход, это Пещера Некроманта, жуткое место, ни один человек еще не выбрался живым.
Я поинтересовался:
– А что вон там еще левее?
– О, – сказал он с суеверным страхом, – там алтарь бога Радегаста. Говорят, подле него собираются сатанисты.
Я возразил:
– Какие сатанисты? Это языческий бог!
– А разве язычники не сатанисты? – удивился дворецкий. – А наш кюре говорил…
– Дурак он, этот кюре, – сказал я с раздражением. – Малограмотный дурак! Наверное, еще и демократ. Нет, точно демократ. И общечеловек в придачу.
– Да, но оргии… Кто кого сгреб…
Я сказал с еще большим раздражением:
– А разве не в этом самое главное завоевание и достижение демократии? Это значит, что радегастовцы уже тогда были демократами, а всякие там фашистские церкви, вроде католической, православной и магометанской, всячески угнетали и преследовали свободное волеизъявление плоти! А кюре – фашыст. Кроме того – тоталитарист, глобалист, яблочник, целибатист и педофил, вообще – гад полосатый. И в шляпе, сволочь! Даже очки наверняка нацепил, скотина. Не знает, что для того, чтобы носить очки, недостаточно быть умным, надо еще и плохо видеть… Все, решено, не пойдем к этому алтарю Радегаста, и не уговаривайте!
Дворецкий несколько опешил, наконец заулыбался, его длинные корявые руки пошли в стороны, словно хотел обнять нас.
– Дорогие мои, вот и замечательно. Отдыхайте, наслаждайтесь, пока молоды… Цветочки рвите, молодые девушки должны уметь рвать цветы, вырабатывать необходимые привычки наклоняться… гм…
Торкесса отодвинулась от меня, надула губы.
– Я не могу сидеть и ждать, – сказала она сердито. – Давай хоть походим по окрестностям. Поговори со мной!
– Лучше тебя послушаю, – ответил я.
– Пощебетать? – спросила она с готовностью.
– Пощебечи, – разрешил я.
– О чем?
Я махнул рукой, это с умной можно говорить обо всем, с красивой – все равно о чем говорить, а с торкессой так и вообще можно бездумно слушать ее беспечное щебетание.
– Просто щебечи, – объяснил я. – Ты во всем хороша. И даже эта твоя милая рубашка…
– Это еще что, – ответила она победно, – ты еще мои трусы не видел!.. Как-нибудь покажу, когда у меня будут. Эх, Гакорд, почему бы тебе не сочетать приятное с еще более приятным?
– Не трогай молнию на моих джинсах, – предупредил я, – мы даже не вышли на околицу. Здесь нравы строгие.
– А потом можно?
– Нельзя, – отрубил я.
Я услышал сзади торопливые шаги. Нас догоняла юная монашка, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с крепкими натренированными пальцами, я бы на такой женился, имей склонность к онанизму, сейчас же только уставился на медную цепочку в ее руке. В кулачке проглядывает между стиснутыми пальцами блестящее, металлическое.