В ожидании результатов усилий начальства Марго решила ознакомиться с прошлым поэта и драматурга. Она знала, что после покушений на самоубийство людей в психушках долго не держат, если они, конечно, не заговариваются и не пробуют повторять суицидных опытов. А этот здесь уже больше года — значит, за ним числилось нечто интересное в прошлом, и потому следовало копнуть его послужной список. Во-первых, позвонив в Союз писателей, она выяснила, что он считается известным поэтом, а вот как драматурга его там не знают. Марго повезло: она сразу же нашла бывшую постоянную любовницу поэта, которой он столько попортил крови, что та радостно восприняла интерес прокуратуры к его персоне и охотно выкладывала все, что о нем знала. Будучи дамой среднего возраста, она сохранила замашки богемной девицы, встретила Марго сонная и в халате, каждые десять минут удалялась на кухню сварить очередную порцию кофе и прикуривала сигарету от сигареты.
Он приехал в Петербург — тогда еще Ленинград — из провинции, поступил в Театральный институт, проучился три семестра на театроведческом отделении и был отчислен за академическую неуспеваемость. Остался жить в Петербурге, существуя на скромное пособие, присылаемое родителями. Чтобы как-то оправдать свое безделье, начал сочинять стихи и писать пьесы. Стихи не печатали, пьесы не ставили. Он, естественно, объяснял это тем, что его произведения противоречат официозной идеологии.
— На самом деле никакой идеологией у него и не пахло, — рассказчица скривила рот, словно съела кусок лимона. — Просто стихи были дерьмовые. Пьесы еще так-сяк, а стихи — дерьмо. Да вот, поглядите сами. — Порывшись в ящике письменного стола, она протянула Марго несколько помятых машинописных листков.
Пробежав их глазами, Марго не обнаружила ничего интересного. Строчки были разной длины, никакой рифмы, а сочетания слов казались нелепыми и бессмысленными. Она была твердо уверена — попадись эти листки случайно, без вводных пояснений, ей бы и в голову не пришло, что их надо считать стихами.
— Я в этом не разбираюсь, — заметила дипломатично Марго. — А в рифму стихов он писать не умел?
— Умел, но не Бог весть как. — Собеседница с любопытством заглянула Марго в лицо. — Главное, в той среде, где он вращался, рифмованными стихами авторитета было не заработать.
— Но ведь он в конце концов стал известным поэтом? — осторожно ввернула Марго.
— «Известный поэт» никогда не означало «хороший поэт», — раздраженно фыркнула дама. — Вот такая ирония судьбы: поэт никудышный, но стал известным, а драматург — ничего, но нигде не ставился, кроме самодеятельных театров… Впрочем, к чему это я? А, как он стал известным… это было так странно… но до этого еще далеко… Знаете, лучше я по порядку, а то совсем запутаюсь.
Марго согласно кивнула, хотя уже начала дуреть от многословия и беспричинной нервозности рассказчицы.
— Понимаете, Советская власть брала на себя все. Поэтов и художников, я имею в виду неофициальных, постоянно трепали, в их сборища засылали гэбистов, таскали их на допросы и кого-то даже сажали. КГБ, который был пугалом для всего мира, своим мрачным авторитетом подтверждал ежедневно: да, эти люди — значимые персоны. А когда режим рухнул, каждому пришлось доказывать заново, что он поэт или художник. Интересующее вас лицо — мы тогда жили вместе — он чувствовал себя, как рыба, выброшенная на песок. Валить свои неудачи стало не на кого. А он скорее бы умер, чем признал себя бездарью. Если раньше его публикациям мешала Советская власть, то теперь ее сменили бесы, демоны разных рангов. Он не был от рождения сумасшедшим, он им сам себя сделал ради того, чтобы не стать лицом в толпе, сохранить право считаться личностью. Демоны стали постоянными участниками его жизни. Они строили козни в нематериальных сферах, а на Земле воплощались в редакторов журналов и режиссеров петербургских театров, мешавших реализации его творчества. Однажды он решил навести порядок в мире. Он тогда жил у меня, а свою комнатенку использовал, как говорится, для случайных связей. И вот он накупил свечей, чуть не сотню, разместил их все в комнате, зажег, постелил на стол крахмальную скатерть и расставил тарелки по числу главных демонов. Затем каким-то хитрым способом приманил демонов на эти сияющие тарелки, и когда они уютно на них расселись, поджег заранее подготовленные по углам кучи мусора и тряпья. Дождавшись, когда как следует разгорится, сказал краткую речь демонам, в смысле: «Пришел вам конец», разделся догола, поскольку бесы умеют прятаться в складках одежды, и спустился на улицу по водосточной трубе, благо, был всего лишь третий этаж. После этого вызвал с автомата пожарную команду с таким расчетом, чтобы демоны успели сгореть, но соседи не пострадали. А уже пожарные, застав его на улице — дело было в ноябре — в голом виде, вызвали ему «скорую». Попал в «Скворечник», провел там полгода, получил инвалидность. Так что он у них старожил. Вот такая история…
— Но все-таки, как он стал известным поэтом?
— О, как же я забыла! Это самое главное! Это фантастика! Он шатался по улицам, бормотал под нос свои стихи и иногда читал их у знакомых в квартирах — там, где это ему дозволялось. И тут, ни с того, ни с сего, редакторы наших толстых журналов — а ведь это такие люди, что муху с собственного носа согнать, и то рукой шевелить не любят — начинают вдруг суетиться, лично звонить по разным телефонам и спрашивать, как найти поэта Философьева. Наговорили ему лестных слов, и пошло — публикация за публикацией, а потом появились и книжки. У всех нас крыша поехала, совершенно необъяснимая история. А он стал меняться: сделался важным, угрюмым, задумчивым, и после к тому же началась эпилепсия. Но я тогда с ним уже не якшалась.
— Как вы сказали? — изумилась Марго. — Эпилепсия? Сколько же лет он ею болеет?
— Лет пять… или шесть.
— Пять-шесть лет?
— А чему вы, собственно, удивляетесь? Эпилепсия не смертельна, ею можно болеть всю жизнь… Хотя, у него это было странно, врачи тогда удивлялись… Все-таки, это болезнь генетическая, в среднем возрасте ни с того ни с сего обычно не начинается.
— Спасибо, вы мне очень помогли. И очень интересно все рассказали. — Марго приготовилась встать, но всерьез опасалась, что ее будет покачивать. Она была готова поверить, что человека можно заговорить насмерть.
— О, я тут ни при чем. Это жизнь такая веселая. У нас много занятного случается… Кстати, если с деловой частью покончено, не хочешь ли рюмку вермута? — Внезапный переход на «ты» привел Марго в смятение, ибо грозил продолжением беседы уже в дружеском ключе.
Марго с ужасом поняла, что хозяйка дома готова болтать сколько угодно, час за часом, без малейшего напряжения, и скорее всего даже не заметит, как ее слушательница отойдет в мир иной.
Она осторожно поднялась из-за стола, придерживаясь рукой за спинку стула.
— Соблазнительное предложение, — вымученно улыбнулась она, — но увы, меня ждет работа.
— Если что, забегай, — с удручившей Марго бодростью уже в дверях напутствовала ее хозяйка и, едва успев захлопнуть дверь, тотчас открыла снова. — Эй, постой-ка! Если будешь иметь с ним дело, учти: он хитрый, как… как не знаю, кто. Он гений вранья. Он может обвести вокруг пальца человека умнее себя, который заранее готов к его фокусам. Поняла? Ну, пока.