Джимбо вновь опустил бинокль, покачал головой, покрутил настройку окуляров и еще раз поднес к глазам. Для того чтобы поймать в фокус дом, ему понадобилась целая вечность. Марк думал «Похоже, он не особо горит желанием смотреть в то окно». Затем он понял, что Джимбо едва ли сможет рассмотреть крыльцо и еще меньше — окно, пока их не осветит фонарик. Миновали две, три тягучие секунды, четвертая, пятая.
«Я был прав, — думал Марк. — Сейчас, когда Джимбо у самого дома, желание у него отпало напрочь».
И следом почувствовал: у него — тоже или почти тоже. Они делали все неправильно, они зашли не с той стороны, агрессивно и грубо. Если Марк в самом деле видел неясный силуэт, приблизившийся к окну и отпрянувший от него, — этот человек, эта молодая женщина, эта девушка возненавидит то, что они вот-вот совершат.
Ничтожно малую долю секунды спустя нерушимая уверенность в том, что он видел девушку в доме, укрепилась в его мозгу.
Руки Джимбо твердо держали бинокль. Последовала команда:
— Давай!
Марк решительно надавил кнопку, и жирный луч из глаза фонаря очертил бледно-желтый круг на крыльце. Еще прежде, чем Джимбо приказал ему, Марк поднял луч к окну. Ровный круг света масляным пятном расползся по стеклу.
Джимбо весь напрягся, а затем спрыгнул с бордюра назад. Движения его тела были на удивление некоординированные, почти конвульсивные Он опустил бинокль и запинаясь побрел к боковой дорожке, потом вдруг согнулся и со всего размаху сел на лужайку, Затем опрокинулся навзничь, и ноги его дернулись.
Марк резко вдавил кнопку, и свет погас. Во внезапной темноте он смутно видел Джимбо — будто труп на лужайке перед домом 3325. Ужас сдавил желудок Марка Он не был уверен, удастся ли ему самому пошевелиться. Секундой позже до него дошло, что он уже пересекает улицу.
В голове была удивительная пустота; он казался себе абсолютно пустым, как будто стал чистым листом бумаги, ожидающим резкого, болезненного, пробуждающего прикосновения карандаша.
Джимбо, раскинув руки, неподвижно лежал на спине. Марк опустился рядом с ним на колени и заметил, что веки его дрожат. Смесь тревоги и страха заставила мальчика крепко ткнуть друга кулаком под ребра
Джимбо приоткрыл глаза, глянул на темное небо, моргнул. Облизал губы.
— Слышь, ты чего увидел-то?
— У-у-уф... — Джимбо смотрел в небо.
— Когда я навел луч на окно, ты отскочил назад на целый фут. А потом вырубился.
— Ну, это твоя версия. — Лицо Джимбо казалось изможденным, глаза — запавшими, он будто постарел — Теперь версия моя. Не видел я там ни хрена и очень хочу смотаться отсюда. — Он сложил руки на животе, глубоко вздохнул и сел — Где папашин бинокль?
Марк поднял с дорожки бинокль и отдал ею Джимбо.
— Где моя доска?
Марк отыскал скейтборд с помощью фонарика Джимбо встал и взял доску, двигаясь так медленно, будто каждый сустав его невыносимо болел Он обернулся и протянул руку за фонариком, который затем сунул за пояс. Марк дошел до угла и свернул в переулок вместе с ним, но Джимбо молчал до того самого момента, когда они поравнялись с поваленным забором и бетонной стеной.
— До завтра, — сказал Джимбо, дав Марку понять, чтобы не провожал его.
Возвратившись после тревожного звонка Филипа в Миллхэйвен, Тим Андерхилл опросил такое же множество людей, как добросовестный репортер, который берет интервью на улице за неделю до предвыборной кампании. Он бы и на Аляску слетал, приди оттуда известие, что на Аляске видели Марка, или если бы там появилась любая информация о его исчезновении.
Дни шли за днями, и отчаяние Тима росло. Только сейчас он понял, как сильно любил Марка за то, что ему предстояло в будущем, за его удивительную красоту, за доброту и покладистый характер — и за его вспышки гнева, и за моменты подавленности, и за мгновения бесшабашной бравады. Как-никак, он ребенок, и если уж любить его — то принимать таким, каков он есть. Тим хотел, чтобы племянник погостил у него в Нью-Йорке. Он думал, что подросток вроде Марка увидит большой город и почувствует миллион возможностей, начнет ценить особую позитивность этого места и поймет, что Нью-Йорк совсем не таков, каким его представляют себе люди, живущие в других уголках страны; поймет, что он более честный, более великодушный и более внимательный к людям, чем другие американские города Таким был Нью-Йорк Тима — его и большинства людей, которых он знал.
В первые дни после возвращения в Миллхэйвен, встречаясь с мужчинами и женщинами, которые могли знать больше, чем сами подозревали, Тим Андерхилл осознал, до какой степени он, вольно или невольно, думал о Марке как о своем сыне. Конечно же, он не мог говорить об этом с Филипом Потери, последовавшие одна за другой, надломили и опустошили брата, обратили в неискреннее и настороженное существо, зависимое от Тима в отношении любой надежды, которую он мог позволить себе ощутить. Не в состоянии чем-либо занять себя, Филип продолжал ездить на работу, но поскольку более или менее серьезной «работы» хватило лишь на пару недель, кабинет заместителя директора стал убежищем от эмоций и ассоциаций, неизбежных дома.
Как бы Тиму хотелось, чтобы на самом деле Марк спасся бегством из дома 3324 по Северной Сьюпериор-стрит в дом номер 55 по Гранд-стрит. Ему очень хотелось, чтобы ярость брата была заслужена им. Ярость, считал он, куда лучше безнадежности. Филип никогда не признавался в этом, но он довольствовался унылым комфортом безнадежности с того самого момента, когда диктор ФМ-станции WMTG из портативного радио на письменном столе отвлек его внимание от затейливых каракулей сообщением о том, что, по достоверным сведениям, к именам двух пропавших подростков, Шейна Ослендера и Трэя Уилка, добавилось имя третьего. Это сообщение шло как самая горячая новость информационного выпуска. В течение часа сержант Франц Полхаус из управления полиции Миллхэйвена рассказывал об обнаружении трупа шестнадцатилетнего Дьюи Делла в подлеске вдоль северного берега реки Киннинник. Предполагалось, что злодей был вынужден в спешке спрятать там тело и не успел уничтожить улики, как ему удалось это сделать с телами Ослендера и Уилка.
«И Марка», — мысленно добавил Филип, лишь отчасти сознавая, что он только что оттолкнул от себя последнюю надежду.
Тело Дьюи Делла нашли в пустынном и редко посещаемом месте на берегу реки на другой день после возвращения Тима в Миллхэйвен. А в день приезда Тим нашел Филипа напряженным и натянутым, как кожа на барабане. Если б Филип курил, он высаживал бы по пять пачек в сутки. Тим пригласил брата поужинать с ним в претенциозном ресторанчике «У Виолетты», расположенном в подвале «Форцгеймера». Ради приличия Филип взял себя в руки и спокойно поглощал пищу, не подпрыгивая ежеминутно, чтобы теребить полицию звонками на предмет новых подробностей расследования. В тот вечер он все еще надеялся, что сын, скорее всего, отправился на «Грейхаунде» [16] в Чикаго или другой крупный город, спасаясь бегством от воспоминаний. Филип настоял на встрече с Томом Пасмором; он хотел, чтобы колдовской талант детектива помог отыскать сына. Первые полчаса в ресторане Тим изо всех сил старался убедить Филипа, что, если они сейчас окажутся на пороге дома Тома и позвонят в дверь, Пасмор, хоть он ему и друг, откажет как во встрече, так и в розыске Марка Филипа убедить не удалось, тогда Тим достал мобильный телефон и решил доказать брату свою правоту. На удивление, Том Пасмор дал согласие встретиться с Тимом сегодня вечером