— Помоги-и-и… — снова провыл Сабуров.
Виктор покачнулся, но вместо того, чтобы помочь сгорающему живьем калеке, развернулся и выбежал из блока.
3
— Вот так все и случилось, — тихо подытожил Виктор.
Он замолчал. Молчала и Мария.
— Думаю… — Бронникову пришлось кашлянуть, чтобы его вдруг севший голос снова обрел спокойствие и силу. — Думаю, Сабуров был уверен, что я помогу ему. Наброшу на него одеяло или что-нибудь в таком роде. Несчастный глупец.
Скандинавское лицо Виктора снова посуровело.
— После гибели Сабурова Настя Горбунова поджала хвост, — продолжил он. — Она все еще хотела стать «сверхчеловеком», но предпочла не настаивать. И вместо открытых угроз придумала цирк со спиритическим сеансом. Я подумал, что будет весело, но несчастная дуреха пошла гораздо дальше, чем я рассчитывал. Фокус с материализацией Сабурова в углу комнаты был почти шедевром.
— Спиритический сеанс — не ее идея, — сказала Мария.
Веки Бронникова настороженно дрогнули.
— А чья? — быстро спросил он.
— Коли Сабурова.
— Вот как… — неопределенно проговорил Виктор. — Странно, но это ничего не меняет.
«Это меняет очень многое, — подумала Мария. — Только тебе пока невдомек».
После пламенного монолога Виктора о войне между чудовищами и людьми Варламова чувствовала себя разбитой. Ей нужно было за что-то зацепиться мыслью, чтобы хоть как-то поколебать уверенность Виктора в собственных доводах. Пересилив себя, она заговорила:
— В концлагере Дахау заключенных загоняли в ледяную воду, а потом заставляли пленных женщин, привезенных из концлагеря Равенсбрюк, заниматься сексом с замороженными, почти мертвецами. А еще там проводили эксперименты по выяснению воздействия на человека перепадов давления. От резких перепадов у пленных разрывалась грудная клетка, и нацистские врачи наблюдали, как долго продолжает биться сердце в лопнувшей груди.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— В Бухенвальде заключенным отрезали половые органы и пересаживали их животным. Просто так, любопытства ради. Там же цыганским и еврейским детям ампутировали руки и ноги без наркоза — чтобы проследить, насколько высок болевой порог человека.
— Перестаньте! — Виктор гневно сверкнул глазами. — Я уже говорил вам, что мы — не фашисты.
— Нацистские врачи тоже считали себя гениями. Они были уверены, что действуют ради будущего человечества.
— Хватит нас равнять! Вам наша цель кажется дикой. Но в чем же тогда смысл человеческой жизни, если не в стремлении к совершенству?
— Жить, любить… Растить детей, радоваться солнцу, болтать с друзьями…
Бронников усмехнулся.
— Обычные банальности мелкого разума, — небрежно проговорил он. — Я лучше умру, чем стану рассуждать так же, как вы.
Виктор повернулся к стене и взял со стеллажа флакон и марлю. Повернулся, откручивая флакон, к пленнице и взглянул на нее спокойным и холодным, как у палача, взглядом.
— У меня в руке эфир, — объяснил он. — Мне придется вас усыпить.
Марии понадобилась вся ее сила воли, чтобы заставить голос прозвучать спокойно:
— Зачем?
— А вы думали, шоу закончилось? — Виктор усмехнулся. — Нет, это была только первая часть.
— Что ты задумал?
— Не скажу. Но обещаю — скучно не будет.
— Еще не поздно остановиться. Если ты добровольно во всем сознаешься…
Виктор вылил немного эфира на марлю, склонился над Марией и приложил марлю к ее лицу.
В комнату вошел Эдик Граубергер. Он взглянул на Марию и поправил пальцем очки.
— Не согласилась?
Виктор покачал головой:
— Нет.
— Так я и думал. Будем действовать по плану?
— Да.
— Надеюсь, ты сознаешь весь риск?
— Конечно. Но серьезного повода для беспокойства нет. Никто ничего не сможет доказать. Я все предусмотрел.
— Надеюсь, что так, — отозвался Граубергер, разглядывая спящую Марию. — А она ничего.
Бронников прищурил голубые глаза и сухо заметил:
— На любителя.
— Нет, правда. В ее лице что-то есть… Она похожа на Жанну Д’Арк. Только уставшую и постаревшую. Ты позвонил Наставнику?
— Еще нет.
Граубергер снова взглянул на спящую Марию.
— Ты оставишь ей трость? — спросил он.
Виктор отрицательно качнул головой:
— Нет. Она ей больше не понадобится.
— Тогда подари ее мне. — Эдик облизнул губы и пояснил: — На память. Ты же знаешь, как я сентиментален.
Виктор пожал плечами, как бы говоря: ничего не имею против.
4
Мелкий моросящий дождь, казалось, пробрал ее холодом до самых костей. Впрочем, во всех ощущениях было что-то странное и искусственное — как будто она не испытывала холод, а читала о нем в какой-то книге. Кожа, безусловно, принадлежала ей, но словно отслоилась и омертвела, и каждое касание дождевых капель доходило до нервных окончаний не сразу, а чуть спустя.
Открывать глаза очень не хотелось. Но все же Мария сделала попытку приподнять тяжелые вялые веки. И обнаружила, что лежит под деревом, неподалеку от остановки автобуса. Она лежала на мокрой траве и смотрела на поток машин, неторопливо скользящий по ночной дороге. Гудели сигналы автомобилей, а желтое ожерелье фар тянулось цепочкой вдоль тротуара.
Мария не делала попыток встать, ей это просто было ни к чему, но попробовала осознать свое положение: как она здесь очутилась? И зачем? Однако мыслительные усилия были слишком трудными для ее одурманенного разума, и она оставила их.
Варламова снова закрыла глаза. Лежать так, с закрытыми глазами, было приятно и легко. Никаких проблем и забот, никакой спешки. Положение портил лишь моросящий дождь, прикосновения которого становились все холоднее и болезненнее.
Но всему на свете приходит конец. Пришел конец и ее блаженной дреме. Чей-то резкий, грубоватый голос окликнул ее:
— Девушка, вам плохо? Что с вами?
Но Мария и тогда не расстроилась. Открыв глаза и увидев перед собой двух мужчин в форме, она лишь улыбнулась им — смутной, наркотической улыбкой.
Лицо одного из мужчин показалось ей вытянутым, как у коня, и она тихо засмеялась. Мужчина, нахмурившись, сказал своему спутнику сердито:
— Ну-ка, Палыч, посвети ей в лицо.
В глаза Марии ударил лучик карманного фонарика. Она зажмурилась и забормотала что-то вроде банального «мужчины, перестаньте… как вам не стыдно». В голове пронеслась мысль, что, вероятно, теперь, после таких слов, ее примут за пьяную проститутку.