Утром, зацепившись крылом за плечо этого ветра, улетел в далекие края Витька. Нам уже никогда не поиграть в прятки, и к уста Саро в гости не сходить, и на речке тишину не послушать…

Я вспоминаю дельфина, который привиделся Витьке под водой. Он, наверное, приплыл предупредить нас, что скоро его заберут, а мы не поняли… Какие мы глупые – я, Витька и даже нани…

Я поворачиваюсь на бок, осторожно, чтобы не видели взрослые, смахиваю слезу. За первой слезой бежит вторая, потом третья. Зарываюсь лицом в тугой диванный валик, сдерживаю дыхание, чтоб не расплакаться в голос.

За окном, цепляя высокие кроны кипарисов, течет великая небесная река, перекатывая на гребнях своих ласковых волн тюлевые лоскуты облаков.

Девочка

Утро

Наш городок делится на две части – старую, где живем мы, и новую. В новой строят высотные дома – трехэтажные и пятиэтажные, из розового гладенького туфа. Если провести по стене нового дома рукой, ладонь ни за что не зацепится. Такое впечатление, что туф, словно масло, разрезали горячим ножом.

Я люблю старые дома. У них шершавые стены, потому что речной камень, из которого их возводили, в крупных, неровных сколах. Проводишь ладошкой по боку такого дома – и он цепляет тебя за пальцы, словно хочет удержать рядом.

Старые и новые дома пахнут совсем по-разному. Наш дом – старый, и пахнет он садом, свежевыпеченным хлебом, дровяной печкой, домашней ветчиной, соленьями из погреба и амбарными замком, на который нани запирает хлев Сето. А новые дома пахнут стеклом, бетонными лестницами, газовыми колонками, шумными дворами, высоченными фонарями. Мне нравится новый Берд – он почти такой, какими показывают города в телевизоре. Но жить я там, наверное, не смогла бы. Может быть, потому, что все мои родные живут в старой части городка, а еще потому, что я не могу представить, как это такое возможно – поселиться на пятом, например, этаже. Просыпаешься – а за окном – ничего. Ни яблоневых деревьев, ни цветочных кустов, ни серых, утопающих в осеннем разноцветье шиферных крыш.

Я хорошо знаю, как пахнет шифер, потому что часто вожусь у нани на чердаке. У чердака скошенная крыша, с одного бока она высокая – не допрыгнуть, а с другого лежит на полу. Я могу долго наблюдать волнистый узор шифера сквозь балки перекрытия. Если немного прищурить глаза, он начинает рябить и перекатываться, кажется – еще чуть-чуть, и укатит волнами за горизонт.

После отъезда Витьки я провожу много времени на чердаке. Одна. Маму очень беспокоит моя замкнутость. Сначала она водила меня к соседям, у которых маленькие дети. Чтобы я завела себе новых друзей. Но мне было скучно с ними, даже поговорить было не о чем – у них свои разговоры, у меня – свои. Они мне про то, что за домом большая лужа с головастиками, айда ловить их и выкидывать в сортир, а я им в ответ словами нани – нельзя обижать живую природу, обижая ее – обижаешь себя. Соседские дети выслушают меня, покрутят пальцем у виска и убегут ловить головастиков. А я ухожу с мамой домой. Держусь за мамину руку, а другой рукой цепляюсь за подол ее платья. Для надежности.

В сентябре Тата записала меня в детский сад. Чтобы я научилась жизни в коллективе. Такое вот смешное слово – коллектив.

Мне в садике не понравилось. Во-первых, он пахнет невкусно – остывшей манной кашей, несладким чаем и кусачими одеялами в унылую клетку. А во-вторых – там много детей, и они дразнятся. И воспитательница какая-то странная. Вывела меня в центр комнаты и представила:

– Дети, у нас новенькая, и зовут ее так-то и так-то.

Я ей говорю – зовите меня просто Девочка. А потом детям говорю – зовите меня Девочка.

А тут мальчик один – смешной такой, вся голова в мелких кудрях – говорит:

– Да какая она девочка, она настоящий дядя Степа.

И громко рассмеялся. И дети рассмеялись за ним. И я тоже рассмеялась.

– Можете называть меня, если хотите, дядей Степой, – предложила я им.

И полдня ходила дядей Степой. А когда воспитательница обращалась ко мне по имени – делала вид, что не слышу ее. Сначала она удивлялась, потом рассердилась – ей, наверное, показалось, что я издеваюсь над ней. Но я ей объяснила еще раз – не называйте меня по имени, по имени меня никто не называет, даже мама.

Воспитательница выслушала меня и повела к садиковому психологу. Психолог мне сразу понравилась – толстая, румяная, с большой грудью и попой. Настоящая русская народная печка. Она вручила мне карандаши и предложила нарисовать свою семью. Ну я и нарисовала. Большой дом, синее небо, красное солнце, тутовое дерево. На лавочке сидят мама, папа, дед, Тата и нани. Дед с папой играют в нарды, мама читает, Тата перебирает горох. Нани вяжет. Рядом с лавочкой стоит конура Боцмана. После Витькиного отъезда Боцман навсегда переселился к нам. Сам так решил, никто его не заставлял. А бабушка Шушик завела себе новую собаку, правда, теперь уже девочку. Зовут ее Чита. Смешная такая – сил нет. Первым делом прорыла лаз под конурой. Нормальные собаки в конуру через вход пробираются, а она – через лаз. Дед Арам говорит, что она прирожденная разведчица. «Или воровка», – смеется Жено. Жено в последнее время постоянно смеется, ей вообще все кажется смешным, даже пасмурная и дождливая погода. Наверное, она столько раз обнимала меня, что продлила свою жизнь до тысячи лет. Вот и радуется такой долгой жизни. Да и свадьба у нее на носу. Тоже радость.

Но я отвлеклась, мне надо было про психолога дорассказать. Так вот. Когда я вручила ей свой рисунок, она принялась расспрашивать, кого я нарисовала. А потом спросила: а себя ты почему не нарисовала?

– Потому что я на них с чердака смотрю, – объяснила я.

– Почему с чердака? – полюбопытствовала тетенька психолог.

– А я знаю? – пожала я плечом. – Я просто много времени там провожу. Вот и наблюдаю за ними оттуда.

Потом психолог расспрашивала меня о разном. Умею ли читать, что люблю, что не очень. Сколько будет два плюс два. А если два плюс два, а потом плюс три, а потом минус один? Удивилась, как споро я умею складывать цифры. Хотя что тут удивляться, у меня в роду почти все математики. А Тата моя, говорю я психологу, когда училась в десятом классе, преподавала младшеклассникам математику. Так хорошо ее знала.

– Подожди, – психолог раскрыла тетрадку, прочитала мою фамилию, – ты внучка Таты Меликян?

– Да, – говорю я, – а что, в вашей тетрадке не написано, чья я внучка?

– Не написано, – говорит психолог. – Надо же! Я как раз была одной из тех младшеклассниц, которым твоя бабушка преподавала.

Она убрала в ящичек тетрадь, встала из-за стола. Ну все, теперь понятно, почему она такая толстенькая. Живот у нее большой. Скоро ребенок будет. Я осторожно глянула на ее ноги. Интересно, на какой ноге доктор сделает надрез, чтобы вытащить ребенка? На этой или на той?

Тетенька-психолог проследила за моим взглядом, почему-то смутилась. Снова села за стол.