– Насчет чего? – спросил «граф».
– Насчет содержания? – женщина посмотрела ему в глаза.
– Нет, не обману, – не отвел от нее взора Павел Иванович.
– Верю, – сказала Наталия Георгиевна и ласково провела ладонью по его щеке: – Тебе – верю.
– И правильно делаешь, – заставил себя улыбнуться Давыдовский.
– А ты был хоро-ош, – плотоядно улыбнулась Полуянц. – Наверняка старался. Не то что этот старикан Феоктистов.
– Спасибо, – не нашелся более ничего на это ответить Павел Иванович и слегка покраснел.
Пока женщина складывала вещи, а их оказалось совсем немного, они перекинулись двумя-тремя фразами, на которые Павел Иванович отвечал коротко и по делу. Наконец Наталия Георгиевна задала ему вопрос, которого Давыдовский давно ожидал:
– Послушай, и что я должна буду делать, когда перееду?
– Ничего, – ответил «граф».
– Что, совсем ничего?
– Ты сможешь делать все, что тебе заблагорассудится, – произнес Павел Иванович.
Движение в комнатах прекратилось, и Полуянц заглянула в будуар:
– Я не совсем понимаю…
– Ты сможешь делать все, что захочешь, – повторил Павел Иванович. – Все, что взбредет в твою прелестную головку.
– Но ты будешь приходить?
– Боюсь, я буду слишком занят, – не сразу ответил «граф».
– Занят – это что значит? – с некоторой обидой в голосе спросила Наталия Георгиевна.
– Это значит – занят. Дела… И ничего более, – мягко ответил Павел Иванович.
– Ты что, женат? – удивленно спросила женщина.
– Нет, – ответил Давыдовский. – С чего ты взяла?
– Значит, у тебя есть женщина?
– Н-нет, – не очень твердо сказал Павел Иванович.
– Тогда в чем же дело?
– Я же говорю: буду очень занят, – как можно более убедительно произнес Давыдовский. – Возможно, мне даже придется уехать.
– А я, значит, смогу делать все, что хочу?
– Именно, – подтвердил Давыдовский.
– Ты душка, – Наталия Георгиевна впорхнула в комнату и чмокнула «графа» в щечку. – Обожаю тебя.
– Да, но кое-что тебе все же придется сделать, – приступил Павел Иванович к главному.
– Для тебя, «граф», все, что угодно, – ответила Полуянц и посмотрела на низ живота Давыдовского. – Сейчас или потом?
– Лучше сейчас, – ответил Павел Иванович.
Женщина понимающе улыбнулась, подошла к сидящему на диване Давыдовскому и встала перед ним на колени. Затем она протянула руки к гульфику брюк и стала его расстегивать.
– Ты меня неправильно поняла, Натали, – убрал ее руки «граф». – Тебе надлежит написать одну бумагу.
– Что? – Наталия Георгиевна не сразу поняла, что сказал Давыдовский, и облизнула губы.
– Тебе надо будет написать одну бумагу, – повторил «граф».
– Какую еще бумагу? – поднялась с колен Полуянц и посмурнела: – Никаких расписок я, граф, писать не буду, и не надейся даже.
– Это не расписка, – сказал Павел Иванович успокаивающим тоном. – Видишь ли, тебе надлежит написать… обращение в полицию с жалобой на одного человека…
– Зачем это? – захлопала глазами Полуянц.
– Я так хочу.
– Ну, если ты так хочешь. – Наталия Георгиевна улыбнулась: – Для милого дружка и сережка из ушка. А на кого жалоба?
– На Феоктистова, – осторожно ответил Павел Иванович и скосил на женщину глаза.
Установилось молчание. Какое-то время Наталия Георгиевна пристально рассматривала Давыдовского, как будто впервые его увидела. Похоже, женщина пыталась понять, зачем ему все это нужно. Затем, бросив это занятие – а к чему ей, собственно, это знать! – Полуянц произнесла:
– Как-никак Илья Никифорович был моим благодетелем. И хоть старик он был весьма противный, да и скряга еще тот, коих поискать, а просто так я этого делать не стану.
– А не просто так? – понял намек Давыдовский.
– Ну, а если не просто так, то… триста рублей.
– Идет, – ответил Павел Иванович и полез в карман за портмоне.
Потом Наталия Георгиевна достала из комода ручку и чернила, нашла лист бумаги и спросила:
– Чего писать?
– Пиши следующее…
И Давыдовский начал ей диктовать.
Пару раз Полуянц вскидывала на него взор, когда требовалось написать что-то в довольно неблаговидной или резкой форме. А когда они дошли до слов: «… и принуждал меня совершать действия, унижающие меня как человека и порочащие мою честь как женщины, угрожая тем, что выгонит меня из дома, если я не буду исполнять его в высшей степени извращенные и омерзительные желания», она отложила ручку:
– Но это же тюрьма, граф?
– Возможно, – ответил Давыдовский. – И что с того?
– Еще двести рублей…
Давыдовский снова потянулся за портмоне.
Когда она закончила писать, Павел Иванович попросил ее снять копию, и она переписала обращение слово в слово.
– Вот, – сказала Полуянц, отдавая ему обе бумаги. – Не знаю, зачем все это тебе нужно, но надо полагать, ты знаешь, что делаешь.
– Не сомневайся, знаю, – заверил ее Давыдовский и улыбнулся.
В общем, скоропалительный отъезд Наталии Георгиевны на новую квартиру и обращение ее в полицию было работой Давыдовского. И надлежит признать, что сработано это дело было бывшим «червонным валетом» отнюдь не худшим образом…
* * *
– Послушайте, кто вы такой?! – приподнялся в кресле Феоктистов, но Засецкий гаркнул:
– Сидеть! – И навел револьвер на Феоктистова. – Это еще не все, господин мильонщик. Ежели вы все же не угомонитесь и не смиритесь с потерей части ваших капиталов, на стол господина полицеймейстера лягут не только обращение в полицию гражданки Наталии Георгиевны Полуянц и свидетельские показания господина Самсона Африкановича Неофитова. К ним еще присовокупится и исповедь, касательно вас и вашей уголовно-коммерческой деятельности, исходящая от некоего гражданина Игнатия Савича Зыбина, старейшего жителя уездного города Свияжск, краеведа и местного летописца. Знакомо вам это имя?
Илья Никифорович промолчал, но по выражению его глаз и Сева, и Засецкий поняли, что названный человек Феоктистову знаком.
– Вижу, что знакомо, – продолжал наседать на мильонщика Засецкий. – Так вот: господин Зыбин не только напишет показания на вас, но и будет свидетельствовать против вас на суде, на что он уже дал свое согласие. И тогда, – устало выдохнул чиновник особых поручений, – вы потеряете уже не часть своих капиталов. Вы потеряете все свое состояние.