Шевалье поклонился еще раз. Он хорошо понял вопрос.
Королевская кавалькада выехала привычным уже маршрутом, по дороге, оцепленной франкскими пехотинцами, и не сворачивая на соседнюю, чтобы полюбоваться виселицей. Теперь в свите Карла не было ни его рыцарей-зачинщиков, чувствующих свою значимость, ни рыцарей-зачинщиков со стороны саксов, славян и сарацин, желающих свою значимость доказать, и от этого кавалькада выглядела менее пышной и менее торжественной. На освободившиеся места в королевской ложе претендовали другие придворные, но Карл всегда был разборчив в ближайшем своем окружении и не всех подпускал на короткую дистанцию. По правую руку от него ехал граф Оливье, демонстративно не украсивший свой шлем новыми перьями после того, как проиграл старые королю, по левую – дядя, монсеньор Бернар. Оливье хмурился. Графу не нравилось его нынешнее положение маршала. Графа слишком сильно раздражал Сигурд, которому уделялось столько внимания, хотя, даже при самом беспристрастном взгляде на вещи, его стоило просто посадить в «рекомендованные» рыцари, чтобы наблюдал турнир не с лошади, а с ослиного седла, укрепленного на бревне, и чтобы на него указывали пальцем. Графу хотелось принять в турнире личное участие, что, впрочем, казалось невозможным, когда в ристалище такие блестящие бойцы, как Жофруа Анжуйский.
Бернар, пристроившийся по другую сторону от короля, по привычке ворчал. Даже не на кого-то и не для кого-то, а для удовлетворения собственной потребности в этом скромном невинном занятии. За неимением более подходящего объекта ворчания выбран был объект традиционный – погода, по прихоти которой начинать турнир пришлось на два часа раньше. Карл в разговоры не вступал, был задумчив и время от времени поднимал голову, озираясь по сторонам. Не видя на дороге незнакомого рыцаря, он искал хотя бы белого коня. Но взгляд его постоянно падал на вороных и гнедых, которых, как известно, в лошадином царстве большинство, и даже высокий каурый жеребец под высоким же всадником, что проскакал не в сторону ристалища, а в сторону города, заставил короля вздрогнуть. Присмотревшись, Карл узнал волхва Ставра, имя которого часто приходилось слышать в связи с драматическими событиями вокруг турнира. Очевидно, у бодрича были какие-то более важные дела, нежели наблюдение за схватками.
Берфруа приветствовали короля криками, хотя невозможно было понять, кричат от радости и восторга или от желания пошуметь, выказывая монарху таким образом свое одобрение или, наоборот, неодобрение. В любом из этих случаев крики толпы выглядят одинаково.
Король взошел в ложу, приветствовал зрителей поднятием руки и улыбкой, чем вызвал, как всегда, шум еще больший, и осмотрел ристалище. Теперь оно приняло иной вид, чем в первые два дня. Справа от короля были выставлены пять палаток зачинщиков с красными шарфами, слева пять палаток зачинщиков с синими шарфами. Именно им предстояло открывать турнир. Напротив королевской ложи, вдоль всего длинного ограждения ристалища, выстроились готовые к поединкам рыцари со стороны. Их, к удивлению Карла, оказалось меньше, чем ожидалось. Слишком, должно быть, много было получено ранений и ушибов в меле. И никто не хотел пробовать силу в первенстве с сильнейшими, не чувствуя в себе достаточно для этого сил и здоровья.
Что-то принесет этот день?
Карл волновался…
Накануне главного турнирного дня, вечером, когда король беседовал в своей ставке с зачинщиками, волхв Ставр приготовил одному ему ведомый отвар из бодяги с медом, болотного аира и еще каких-то трав, невыносимо вонючих, и оставил невинно пострадавшего стрельца Барабаша прикладывать ко лбу мокрую тряпку, устроив его перед палаткой воеводы Стенинга. А сам меж тем отправился побродить среди лагерных костров и послушать, о чем говорят воины и оруженосцы, а заодно сделать и свои дела, которые в основном и состояли в том, чтобы уметь слушать и делать из услышанного правильные выводы. Первое умели многие, хотя несравненно большее количество людей предпочитало и предпочитает всегда только говорить, а не слушать, а вот вторые вообще в редкость. Волхву это было дано от Свентовита, вот потому он, с помощью того же Горислава, волхва Свентовита, и возглавлял княжеских разведчиков.
Чуть раньше Ставру пришлось несколько удивиться, узнав, что в его отсутствие двое из его разведчиков участвовали в Божьем суде против оруженосцев Сигурда и с признанной честью вышли из испытания. Однако честь честью, а у волхва были на этот счет свои соображения. Разведчики, радостные от успешного завершения Божьего суда, получили выговор за то, что «высунулись» на всеобщее обозрение. Одно дело, когда Барабаш выступал в состязаниях стрельцов. Барабаш никогда Ставром не использовался для тайных ходок, а Лют и Далимил не однажды хаживали и в ту же Саксонию, и в соседние княжества, да и в Дании бывали по делам. Теперь их могут узнать тогда, когда они должны быть незаметными. Разведчик и воин – это разные вещи. Тем не менее, сохраняя суровость, Ставр был внутренне доволен. Он понимал, что Лют и Далимил вступились за честь своего князя не среди уличных оборванцев, которых можно ножнами от меча разогнать, а не убоялись самого Сигурда, перед которым многие из рыцарей откровенно и со страхом заискивали. Доволен был и Стенинг, с которым волхву встречаться не возбранялось. На воеводу саксов, так и не открывающего свое лицо, поглядывали с любопытством и уважением – не у каждого, дескать, есть такие слуги. И пусть по-настоящему уважение это предназначалось другому, но Стенинг уже вжился в новый образ так хорошо, что считал разведчиков почти своими людьми. Доволен был и Годослав, мнение которого принес к костру лже-Годослава плеточник Далимил, теперь уже свободно появившийся здесь на правах близкого друга и союзника Люта, собрата по оружию и по воле Божьей, хотя для посторонних глаз они должны быть до этого почти незнакомы.
Через Далимила, отослав его назад, чтобы не оставлял надолго князя одного, Ставр передал Годославу, что заглянет к нему в палатку вместе с темнотой. А до темноты хотелось проявить обыкновенное любопытство и послушать, о чем говорят люди. Благо, никто тайных речей здесь не вел. Люди вокруг были по-праздничному радушны и довольны, приглашали присесть к огню любого, кто окажется рядом, знакомца и чужака.
Ставр приседать не спешил, останавливался за спинами одной компании, потом другой, слушал, отвечал, когда его спрашивали. Разговоры, в основном, шли вокруг Божьего суда. Воины и оруженосцы обсуждали саму схватку, и больше поведение Сигурда. Сигурд сильно проиграл во мнении большинства, не желая признать результаты за истинные. То есть усомнился в верховенстве Божьего суда, что никто одобрить не мог. Минувшим вечером и даже текущим днем о герцоге говорили совсем в ином тоне, восхищаясь его качествами полководца и воина, проявленными в меле. Теперь его уже и откровенно осуждали, напрочь забыв про недавнее восхищение.
Сам Сигурд решил, похоже, вести жизнь затворника и от стыда не показывался вне шатра, только из-за тонких полотняных стен доносился его голос, громко ругающий всех подряд, начиная со своих слуг и оставшихся оруженосцев и кончая всеми вместе взятыми Каролингами. Быть бы и второму Божьему суду, окажись сейчас в лагере рыцарь, уважающий Карла. Впрочем, большинство рыцарей, кто собирался участвовать в джаусте, предпочитало отдыхать перед испытанием, а не разгуливать среди палаток.