– Как убежать!
Она чувствовала самый настоящий страх. Лицо воеводы налилось дурной кровью, перекосилось, как у порченого. Глаза тоже налились кровью, кровяные жилки полопались, в глаза Ингвара смотреть было просто страшно. Она не могла понять, что же он видит через такие глаза. Превозмогая дрожь в голосе, сказала как можно более спокойно:
– Я не клялась быть рабой киевскому князю.
– У князя нет рабов!.. Но ты, ты узнаешь, что такое рабство!
– Нет.
– Да, – сказал он и схватил ее за руку.
Она попыталась высвободиться, но он был чересчур силен. Выпрямилась, стараясь смотреть в злое лицо прямо и бесстрашно. Глаза Ингвара были глазами безумного. Он ухватил ее обеими руками за плечи, сжал, как когтями, и с такой силой притянул к себе, что у нее дыхание вылетело со стоном.
Он всматривался в ее чистое лицо со злым торжеством. Как бы ни прикидывалась ребенком, но ребенок не соблазнил бы бедного Сфенела так, что викинг потерял голову, а теперь, возможно, расстанется и с жизнью. Невинный ребенок не сумеет так заморочить всем голову, что даже ко всему равнодушный Крыло смотрит на нее умиленно, словно на играющую на ветке белочку. Даже Павка и Боян смотрят на него, воеводу, неодобрительно, когда он поступает с нею так, как она заслуживает!
– Кажется, ты хотел меня обменять на мир с древлянами, – сказала она бледнеющими губами.
– Ящер с ними, – грубо сказал он. – Возьмем ваши города на копье.
– Отпусти!
Он захохотал, тряхнул ее с наслаждением, чувствуя свою полную власть. Она беспомощна, он сделает с нею все, что хочет!
Голова ее откинулась, он взглянул прямо в ее глаза. Взглянул, и пальцы сами по себе ослабили свою жестокую хватку. У нее глаза колдуньи, напомнил он себе, нельзя в них смотреть. Но уже не мог оторваться, даже не почувствовал, как его губы начали приближаться к ее губам. Она отвернулась резко, он видел ее нежную щеку. Бледная кожа полыхнула жарким румянцем.
Ольха пыталась противиться, но сил не было. Она трепетала в его могучих руках, с трудом удерживала слезы. Когда он потянулся к ней, она отвернулась, едва не выворачивая шею, застыла так, ждала вечность, а когда повернулась, его губы все еще приближались.
Он накрыл своими губами ее рот, маленький и сочный, как прогретые на солнце созревшие ягоды. Он пришел показать ей свою власть, насладиться ею, потешиться, и когда от его грубых губ ее губы сразу распухли и вздулись, как спелые вишни, он ощутил такое желание, что застонал от жажды получить это теплое нежное тело, насытиться, пожрать ее всю, как хищный волк пожирает ягненка.
Она дернулась беспомощно, но тело ее перестало противиться. Само. Это был не человек, а дикий зверь, и он сейчас пожирал ее. Ингвар же ощутил, как она обмякла, по телу прошла победная дрожь. Она наконец-то поняла, кто здесь хозяин! И почувствовала.
Ольха замерла, потому что странные мурашки бежали и бежали по всему телу. Затем тепло возникло и пошло распространяться откуда-то от хребта. Никогда не испытывала подобного, сейчас ее потрясло, мысли разбежались, как вспугнутые муравьи. Ощущение показалось чудовищным, потому что было приятным. Но как она может чувствовать что-то приятное в лапах этого зверя?
Он оторвался от ее губ, вздутых и потемневших, взглянул в глаза. И снова ощутил острый укол в сердце. Поспешно отвел взгляд, но уже опоздал и сам это ощутил. Пальцы теперь держали ее нежно, правой ладонью поддерживал ей затылок, будто ее голова могла сломиться, запрокидываясь назад, а пальцы левой бережно касались ее щеки, розовой мочки уха, ласкали ее волосы.
«Что со мной? – подумал он люто. – Я – кровавый пес войны. Я из шлема вспоен, с конца копья вскормлен. Я не знаю других радостей, как рубиться в жаркой сече, гнать коня наперегонки с ветром…»
Он коснулся ее губ бережно-бережно, но жар опалил его тело, словно он упал в горячую воду. Его ладони сами медленно сползли по ее телу, на миг задержались на тонком поясе, прижали ее нежное тело к своему, дрожащему от страсти, которую уже не мог обуздать.
Ее дыхание остановилось. Руки слабо попытались оттолкнуть его, но замерли у него на груди. Мир исчез, было только странное наслаждение, что разлилось по всему телу, бездумное, светлое, и у нее не было сил ни прервать его, ни оттолкнуть человека, который сумел погрузить ее в этот странный мир.
Он не мог остановить свой рот, что перестал пожирать ее губы, а уже скользнул по нежному подбородку, целовал ее нежную шею, горло, бережно коснулся ключиц, таких хрупких, что у него перехватило дыхание, а себя ощутил тяжелым и грязным, будто вылез из болота и ввалился в чистую горницу, не вытирая ног.
Его сильные руки сорвали ее пояс. Она не противилась, даже подалась навстречу, хотя прижаться сильнее было уже невозможно. И лишь когда его нетерпеливые пальцы рванули ее платье, она прошептала:
– Так нельзя…
– Нельзя, – согласился он хриплым голосом, – но если очень хочется, то можно.
Он взглянул в ее глаза и снова начал целовать ее губы, щеки, глаза, брови – бережно, нежно, трепетно. Проклятие! Он пришел взять ее силой, дать ей урок власти, показать, кто хозяин. Что он делает, почему не может иначе?
Она закрыла глаза, погрузившись в сладкую жаркую истому, заполнившую все ее тело. Она не чувствовала ног, не знала даже, стоит она сама или он ее держит в руках, как ребенка, и качает. Ничего не существовало, кроме разгорающегося огня в ее теле, который оживал, просыпался, как никогда еще не просыпался раньше. С ней происходило что-то странное, чего не было никогда раньше. Этот грубый рот, что внезапно стал нежным, эти могучие руки, что держат ее бережно, словно бабочку с хрупкими крылышками, этот запах его пота, вина и кожи, который кажется приятным и возбуждающим…
Он стиснул зубы так, что заломило в висках. Он должен остановиться. Он должен. Он кровавый пес войны, он дрался с древлянами и убивал их. Даже в спину, если требовалось, это воинская хитрость. Он брал женщин прямо на полу в горящих домах, в поле или в лесу, но брал тех, кто того стоил… или заслуживал.
Она слишком невинна, чтобы поступить с нею тоже так. Древлянские девушки выходят замуж чаще всего девственницами, хотя запрета на добрачные связи нет. И эта, будь она трижды княгиней и четырежды более умелой с мечом, рождена и создана для семьи, детей, для любви вечной и бесконечной.
Он попытался остановить поток своих мыслей, они выбирают опасное русло, но не мог и с нещадной ясностью увидел, что она та женщина, которая от мужчины, целующего ее, ожидает, что он женится на ней, будет любить и беречь ее вечно.
И с той же ясностью напомнил себе, что он не тот мужчина. И дело не в том, что они враги. Даже не в том, что она поклялась его убить. Для него женитьба – конец жизни, медленное угасание всего мужского. Он просто не создан для женитьбы, для семьи.