Вот она, зацепка, подумала Ольха лихорадочно. Их закон – только по любви, а ее отдают насильно! Или на пленниц это не распространяется? Все равно надо с кем-то поговорить. Со Студеном, он опять посматривает так, будто хочет поговорить. Или с добрым Асмундом. Даже с хитрым Рудым можно…
– Страшные люди, – прошептала она.
– Страшные, – подтвердила старуха с готовностью. – Колдуны!
– Даже колдуны? – переспросила Ольха, по телу пробежала дрожь.
Конечно, колдуны, недаром же в его присутствии совершенно не помнит, что лепечет, ее бросает то в жар, то в холод, не может не смотреть в его глаза, а когда смотрит, то готова либо убить его, либо броситься на шею. Это наверняка значит, что ее обереги борются с его колдовством. Однако их сила постепенно слабеет в борьбе с его темными чарами!
– Колдуны, – сказала старуха убежденно. – Иначе как бы побили наших богатырей?
– Они сильны, – признала Ольха неохотно.
– Но не настолько, чтобы победить все наше войско! Русов явилась горстка, но они побили, побили всех! Так не бывает.
Ее старческие глаза блеснули свирепой гордостью. Она, судя по ее глазам и учащенному дыханию, перенеслась в те славные годы, когда здесь еще не было захватчиков. И когда они явились, когда хитростью ворвались в город, была великая сеча… И многие славянские витязи показали себя равными богам войны, многие были, как пардусы, легки и отважны в бою…
Она не простого рода, подумала Ольха. Простолюдинка так долго не хранит зло. Этой было что терять. Она все еще не привыкнет, что стала простой челядницей.
– Ты не полянка, – сказала старуха внезапно. – Когда-то наши племена бились смертным боем… но сейчас не до вражды и кровной мести. Тем более что никто не вспомнит даже, из-за чего началось. Сейчас вы, древляне, такие же. И я как-то хочу помочь.
Ольха смотрела недоверчиво. Потом вспомнила, что у челяди везде глаза и уши. Челядь иной раз знает больше живущих в доме бояр или князей.
– Помочь бежать?
– Бежать? – переспросила старуха с недоумением, словно только сейчас услышала такое незнакомое слово. – Разве отсель убежишь? Я слышала, что земли древлян за тридевять земель, а по дороге к ним надо пройти три десятка племен, а там везде отряды русов…
– Сколько же у них войска? – усомнилась Ольха.
– У страха глаза велики, – призналась старуха. – Но тебе все равно не пройти. Даже здесь не выйти. Русов мало, но они в самых нужных местах. Это они умеют! Где наши скопом, там у них иной раз один управляется.
– Так в чем же…
– У меня сестра – колдунья. Про нее говорят, что по ночам в кошку перекидывается и чужих коров ходит доить, но это враки. А вот как она тучу как-то от нашего поля отогнала, я сама видела! Я попрошу дать тебе оберег. А то и отвар какой нужный.
Ольха ощутила, как горячая кровь, густая, как кипящая смола, хлынула ей в лицо. Она стиснула кулачки и прижала к груди:
– Правда? У нее есть средство?
– Есть, – подтвердила старуха с гордостью. – Эх, мало у нее силы. Она сейчас готовит обереги и супротив других. А пока что у нее есть только против самых главных. Ну, самого Олега, Асмунда, Рудого, Ингвара…
Сердце подпрыгнуло. Ольха спросила дрожащим голоском:
– Ингвар… тоже среди главных?
Старуха проворчала, на сморщенном лице была смесь ненависти и восхищения:
– Он хуже всех. Тем, что хорош.
Ольха раскрыла глаза шире.
– Как это?
– Кому не нравится отвага? – сказала старуха нехотя. – А это в нем признают даже враги. И в слове тверд. Если дал, сами боги не заставят отступиться. Таких уважает даже подлая в клятвах дрягва… Ест то, что и ратники, спит в походах на конской попоне, первым бросается в бой, последним выходит. В его дружине русов, стыдно сказать, меньше трети.
Ольха ахнула:
– Как так?
– За ним идут и наши дурни, – признала старуха с той же неохотой. – Молодые, подвиги им подавай… Правда, не только поляне польстились. Там и кривичи, тидричи, есть даже урюпинцы… От племен своих отказались, от богов родимых! Идут за этим кровавым псом… аки за новым богом! Тьфу! Ладно, милая. Завтра вечерком жди. Я обернусь быстренько. Сестра хоть и за городом, но сразу за днепровскими кручами. Ну там, где Днепр рэвэ ревучий.
После ее ухода Ольха снова не находила места. Если в дружине Ингвара больше местных, то могли бы сговориться и перебить всех? Например, сонных. Так почему же не сделают? Не по трусости же? Даже поляне и тидричи хоть и враги древлян, но их можно обвинить в лени, тупости, но не в трусости!
Когда раздался стук копыт и прогремели радостные крики челяди, она ощутила, как учащенно забилось ее сердце.
Донесся звучный голос Ингвара, немного хрипловатый с дороги. Тут же снова застучали копыта, и кто-то бегом, звучно шлепая лаптями, бросился в сторону конюшен. Заходящее солнце показывало, что хозяина крепостицы не было почти весь день.
Выглянула украдкой, отроки по двору уже бегом водили трех коней. Вороного жеребца она узнала, а еще двоих, похоже, видела под Павкой и Окунем или Бояном. Значит, он ездил развлекаться… или утешаться не один.
Она отпрянула от окна, отбежала к противоположной стене. Словно бы внутренним взором видела, как он бежит через сени, чуб развевается сзади, в глазах яростный огонь, затем стремительно несется вверх по лестнице, так непохожий на древлянских бояр, что даже в палатах стараются двигаться важно и величаво. Вот врывается на верхний поверх, где видна ее дверь…
Она слышала нарастающий грохот его сапог. И когда дверь с грохотом распахнулась, древлянская княгиня с надменным видом сидела за столом. Перед нею лежали деревянные дощечки, летописи, свертки бересты. Она рассматривала их настолько усердно, что не подняла голову даже на грохот подкованных сапог.
– Добрый вечер! – проревел он злым голосом.
Она ответила, не поднимая головы:
– Только что виделись.
Его голос был сдавленным от ярости:
– Только что?.. Это было еще вчера!
– Да? – удивилась она. – А мне казалось, что врываешься сюда сто раз в день. Как будто не помню, что я в плену, а ты – мой тюремщик.
В ее голосе было столько отвращения, что его будто ударили льдиной. Хрипло произнес:
– Я сегодня был за сорок верст отсюда… Но я пришел не за этим.
Она медленно подняла голову. Он стоял перед ней напряженный, раздвинув ноги. Лицо было злое, но на этот раз на нем проступило странное облегчение. Он прямо впился своими синими глазами в ее ясные серые, смотрел жадно, будто пытался увидеть в них ту жилку, дернув за которую можно умертвить сразу.