Так, скрестив взгляды, они замерли. Наконец Ингвар медленно вздохнул, с удивлением чувствуя, как раздвигается сведенная судорогой грудь. Легкая волна тепла прошла по всему телу. «У меня есть отвар, – напомнил он себе счастливо. – Я могу освободиться от ее темной колдовской власти!»
Она с удивлением и беспокойством видела, как в его глазах разгорается злое торжество. Губы дрогнули и чуть раздвинулись в усмешке.
– Князь послал гонца в твое племя.
– С чем? – спросила она, сразу похолодев.
– Догадайся.
– Он это сделал… И вы думаете, что мое племя покорится? Да мои братья…
– Они еще сосунки, – напомнил Ингвар пренебрежительно.
– У них есть наставники, – возразила она горячо. – Есть воеводы. С одним из них ты разговаривал. Они возьмутся за оружие!
Его рука дернулась к поясу. Калитка топорщилась от баклажки. «Выпить прямо сейчас», – мелькнуло в голове. Нет, выкажет слабость в ее присутствии. А для нее это лишний повод торжествовать.
– Увидимся за трапезой, – буркнул он.
– Разве пленница может перечить? – сказала она.
Он стиснул зубы так, что перекосилось лицо, повернулся и почти бегом вышел. Дверь хрястнулась о косяк так, что посыпалась труха, а потолочные балки заходили ходуном.
Уела, подумала она, но прежнего торжества не ощутила. Или не столь сильное. Почему-то его бесит, когда она называет себя пленницей. Тем более что когда это заметила, то стала упоминать чаще.
А Ингвар почти бегом поднялся в свою комнату. Павка распахнул перед ним дверь, Ингвар рявкнул:
– Я устал, отдыхаю!
– Понятно, – ответил Павка. – Муха не пролетит!
– Главное, никого не пущай ко мне.
Он захлопнул дверь и, не раздеваясь и не садясь, торопливо сорвал с пояса калиточку. Баклажка набралась его тепла, пробка разбухла, ни капли не было потеряно за бешеную скачку.
На широкой ладони баклажка выглядела крохотной, но отвар в ней обещал спасение. Пальцы сами по себе ухватили пробку. Он чувствовал шероховатую поверхность дерева, его тепло.
– Сейчас, – сказал он, – сейчас…
Но пробка оставалась на месте, и он чувствовал, что не торопится ее вытащить. Это раньше, когда спасение было далеко, он отчаянно торопился то ли выпить отвар, то ли обвешаться оберегами, то ли вообще уйти в волхвы. Но сейчас, когда вот он, отвар, сам уже почувствовал облегчение и некоторый стыд. Мужчина должен выстаивать без колдовства. Правда, она сама навела на него порчу, но обереги как-то предохраняют.
После паузы он замедленными движениями, словно удивляясь себе, вложил баклажку на место. Она предохраняет и оттуда. Пусть не так сильно, но и он должен бороться против подлого колдовства! Если научится бороться, это может пригодиться на войне. Во имя создания великого государства по имени Новая Русь.
«А если начну сдавать, – сказал себе, чувствуя себя как-то странно, будто не выстоял в борьбе с колдовством, а как будто поддается ему, – то тут же выпью ведьмин отвар. Даже если вокруг будут дружинники, князь Олег и все волхвы Киевской Руси! На виду у всех».
Ольха заметила, что после объявленной помолвки за ней следить стали меньше. Не подавая виду, чаще начала выходить во двор, смотрела, как готовят еду, выносят из подвалов сыры, солонину. Побывала у колодца, никто не остановил. Значит, не думают, что кинется вниз головой. Осталось приучить тюремщиков к тому, что посещает коней. Мол, следит, чтобы кормили отборным овсом или пшеницей, поили ключевой водой. А потом только бы оказаться вблизи ворот!
Бабка молодого повара не появлялась. Ольха извелась, два дня минуло, но когда в ее дверь поздно ночью поскреблись, сердце екнуло. Сперва мелькнула сумасшедшая мысль, что снова явился этот кровавый пес, сильный и яростный пес, могучий, который первым вступает в бой и последним уходит, у которого такие сильные и горячие руки…
Она покраснела, торопливо отворила. Старуха проскользнула мимо неслышная, как летучая мышь. От нее пахло ночью, сыростью и болотными травами.
Ольха задвинула засов, прислушалась. За дверью переговаривались мужские голоса. Стражи не спали.
– Принесла?
– Милая, все для тебя сделано.
Старуха шебуршилась, суетливо рылась в складках одежды. На ней была накидка из шкуры мехом наружу, в ней сама походила на лесного зверя. Наконец извлекла калитку, а уже оттуда – деревянный оберег на толстой нитке. Ольха узнала грубо нацарапанный лист папоротника, затем тускло блеснул отполированный бок темного камня.
– Здесь, – сказала старуха благоговейно. – Одной капли хватит, чтобы ты выстояла супротив их чар. А двух и коню хватит!
– А коню зачем? – не поняла Ольха.
– Да это так говорится. У русов. Мол, подействует сразу!
Жгучий отвар, поняла Ольха со страхом. Все проест, окромя камня. Как бы не пропекло насквозь… Хотя разве такая жизнь лучше?
Она бережно приняла в обе ладони тяжелую, нагретую телом старухи баклажку. Пробка, на удивление, тоже из камня, только красного. Притерта так плотно, что Ольха едва-едва уловила запах – пряный, напоминающий о темном лесе с его муравейниками, живицей, остро пахнущими трухлявыми пнями.
– Пить сразу?
– Можно разбавить в воде, – рассудила старуха. – Дабы губы не попечь. Но можно и сразу. Только не держи во рту, а сразу глотай.
Ольха в нерешительности попыталась открыть пробку:
– Туго как…
– Это чтоб не пролилось, – ответила старуха.
– Бабушка, – сказала Ольха с благодарностью, – чем я могу тебе заплатить? Только скажи!
– Мне боги заплатят, – ответила старуха строго. – Скоро ответ перед ними держать. Надо хоть что-то доброе успеть сделать!
И ушла, оставив Ольху в радостном смятении.
Снизу доносился в реве голосов и лязг железа. Воеводы и дружинники, захмелев, все чаще хватались за оружие. Одни, чтобы показать, как лихо умеют обращаться, другие вспоминали старые обиды, третьи затевали новые ссоры, ибо что за пир без драки и крови?
Ольха в отсутствие Ингвара проскользнула в его комнату. Сердце колотилось, уши ловили все звуки в коридоре. Постель скомкана, словно полночи ворочался с боку на бок, на столе кубок с остатками вина. А на стене, завешанной толстым ковром, холодно и загадочно блещут мечи, топоры, шестоперы, клевцы, кинжалы… Даже мечи такие, каких отродясь не видывала: черные, как ночь, прямые и длинные, другие же загнутые, третьи только с одной острой стороной, а на другой, как острые зубы, блестят зазубрины…