Студен усмехнулся:
– О тех воротах побеспокоимся. В терем бы отворить в нужное время! Ингвар осторожен. В тереме на ночь чужих не оставляет.
Ольха подумала, медленно наклонила голову:
– Попробую. Ты только скажи когда.
– Скоро, – пообещал Студен. – Наши уже почти готовы. Как видишь, ты можешь помочь даже больше, чем я ожидал.
– Спасибо на добром слове…
– Это правда, – сказал Студен серьезно. – У тебя, как я вижу, даже Зверята спрашивает, что и как делать. Надо же, Зверята! Которой сам князь не указ. И вся челядь будто ждала тебя. Что значит быть княгиней с детства!.. А я хоть и рожден князем, но мне было полгода, когда пришли варяги, затем русы…
В его словах прозвучала такая горечь, что Ольха ощутила чувство вины. Будто это она, а не русы, отняла его право на стол в Киеве. Со смятением спросила:
– Тяжко?
– Еще бы, – сказал он недобро. – Ведь мне пришлось всего добиваться самому, своими руками! Своим умом, хитростью, упорством. И чем выше ступенька, тем дается труднее.
– Ты уже богат и знатен, – сказала она с сочувствием. – Другой бы уже как сыр в масле катался, ни о чем больше не мечтал. Ты, смотрю, тоже у русов набрался неспокойствия… Зачем ты хочешь добиться власти?
Студен даже отпрянул. Глаза открылись шире.
– Как зачем?
– Что будешь делать, став князем?
Он с неудовольствием пожал плечами:
– Чудно спрашиваешь. Нет, ты набралась их нечистого духа больше… Как это зачем? Киевский стол принадлежит мне по праву. Мои отцы им владели! Потому должон владеть я, а не кто другой. Тем более не чужаки. На правде, на праве весь мир держится!
Она поспешно кивнула, чувствовала себя глупо:
– Да, ты прав. Что бы русы ни делали, они все-таки захватчики.
Он посмотрел исподлобья. Внезапно толстые губы раздвинулись в понимающей усмешке.
– За себя тревожишься?
– Я? – удивилась она.
Он поправился:
– За свое племя. Ты – настоящая княгиня, о своих радеешь. Нет, древлянам ничто не грозит. Слово мое крепче камня! Как сидели мои поляне на горах, так и сидеть будем. А древляне пусть сидят на своих землях. Ни клочка их земли… твоей земли нам не надобно. Хоть сейчас подпишу роту. И другие пусть сидят, как сидели. Все по старому Покону, по правде, по справедливости.
– Да, – прошептала она, – все по-старому.
Ингвар ждал возле дверей ее светлицы. Ольха смотрела вопросительно, а он, подождав, когда она войдет, зашел следом, прикрыл за собой дверь. Сердце Ольхи застучало чаще, невольно бросила взгляд на его руки, такие сильные, жилистые, в которых она помещается вся… Только бы кровь не бросилась в лицо, взмолилась безмолвно. Сейчас схватит, прижмет к груди!
Ингвар с несвойственной ему торопливостью подошел к огромной скрыне, суетливо выуживал из кармана ключ. Тот запутался за подкладку. Ингвар с проклятием дернул, послышался треск разрываемой ткани, но ключ освободил. Ольха изо всех сил держала лицо неподвижным. Сердце колотится так, что рус еще подумает, что она нарочито вздымает грудь, чтобы лучше заметил! Она задержала дыхание, отчего кровь в самом деле бросилась в щеки, спросила как можно более холодным голосом:
– Что ты хотел?
– Да так, – ответил он, – пустячок…
Замок заскрипел, завизжал, протестуя. Ингвар с усилием откинул крышку, отступил в сторону. Ольха уловила слабый дразнящий аромат, пряный и приятный. Она не двигалась, Ингвар сделал нетерпеливый жест, в котором Ольха все еще с удивлением замечала и странную нерешительность, шагнул в сторону.
Ольха нехотя сделала шажок. Содержимое скрыни открылось внезапно, и Ольха легонько вскрикнула. Тут же устыдилась своей слабости, перед русом выказывать не пристало, ее кулачки поднялись к груди. Щеки опалило жаром.
Из скрыни словно лился небесный свет. Творения неземного мира, сокровища подземных умельцев, Хозяйки гор, волшебные камни древних богов. И не просто драгоценности, а украшения из золота и яхонтов, рубинов, крупного жемчуга. Сердце Ольхи стучало отчаянно, в груди стало больно. Отступило даже разочарование, что Ингвар не сделал попытку схватить ее, глаза не отрывались от дивной красоты. Ну почему, почему лишена возможности даже зреть такую красу, а где-то есть женщины, которые могут трогать, перебирать, примерять к лицу, глазам, одежде…
Ингвар наклонился, небрежно подцепил пальцем нитку с крупным жемчугом. Нет, там между жемчужинами вделаны крупные рубины, а в одном месте нитки расходились на три веточки. Там блистали диаманты чистейшей воды. Свет из окна заиграл на гранях, переломился, бросил радужные кольца на потолок и стены.
– Нравится?
Завороженная, она вздрогнула от неуместного мужского голоса, который вторгся в ее мир грез, кивнула. Боялась, что голос ей откажет.
– Верно?
И снова она не ответила – страшно, что ее сильный голос жалобно пискнет.
– Тогда возьми.
Он протянул ей украшение. Ольха не отрывала от драгоценности глаз. Дыхание перехватило, но кулачки ее оставались прижаты к груди. Ингвар держал ожерелье на вытянутых пальцах, потряс слегка. Свет раздробился на мириады лучиков, заблистал таким радостным светом, что она едва не вскрикнула. Закусив губу, собрала всю волю и отрицательно покачала головой.
Их глаза встретились. Ингвар медленно разжал губы:
– Почему?
– Это… целое состояние.
Похоже, он ждал другой ответ, потому что облегченно вздохнул, засмеялся. Зубы его тоже блеснули белым жемчугом.
– Если не ты, кто еще достоин их носить? – Голос его был странным, но Ольха не уловила в нем насмешки. – Бери. Это не они тебя, а ты их украсишь.
Он почти силой вложил ожерелье в ее руку. Ольха с трудом оторвала взор от драгоценности, перевела взгляд на его лицо. На лице Ингвара виднелась борьба. Даже губы двигались, но с них не слетало ни звука. Наконец Ольха спросила медленно:
– Зачем?
Она ожидала разные ответы, большинство из них были бы неприемлемыми, а то и оскорбительными, но Ингвар, похоже, и сам это понял. Голос его был осторожный, словно шел по тонкому льду:
– Иначе не увидеть, в самом ли деле они красивы.
– Почему?
Вместо ответа он раскрыл крохотный замочек, сделанный так изящно, что у нее едва не навернулись слезы умиления, надел ей на шею и защелкнул там сзади. Их глаза не отрывались друг от друга.
Он отступил на шаг, и она видела, как в его глазах восхищение сменилось восторгом.