– Боги!.. – Голос Ингвара был потрясенным. – Я даже не думал, что эти штуки могут быть такими… волшебными.
– Тебе нравится?
Ее голос дрогнул, и она боялась, что Ингвар увидит, насколько она сама в восторге.
Вместо ответа он нагнулся над скрыней, порылся с грубой небрежностью, так свойственной мужчинам. Ольха едва не ухватила его за руку. Дикарь, разве можно с красотой обращаться вот так?
Когда повернулся к ней, на его ладони лежали две массивные серьги из золота. Искусный мастер вделал в середину по крупному изумруду, от одного взгляда на которые сердце начинало прыгать от радости как ополоумевший заяц, а потом еще и окружил топазами.
Ольха ощутила, как дыхание остановилось. За эти серьги можно собрать войско всех варягов и уплатить дань за десять лет вперед. Такие серьги даже великим княгиням не по карману. Их носят разве что сказочные королевны из заморских стран…
– Откуда это у тебя?
Он отмахнулся небрежно:
– Мне кажется, они будут на тебе выглядеть лучше. Их цвет выиграет от твоих глаз.
– Почему ты хочешь, чтобы я это надела?
– А кто еще достойнее? – ответил он вопросом на вопрос.
– Ингвар, опомнись…
– Опомниться?
– Да. Я не понимаю, что ты хочешь.
«Если бы я понимал сам!» – подумал Ингвар в горячечном смятении. Но сейчас он чувствовал себя счастливым, как никогда. Олег как-то говорил, что дарить всегда приятнее, чем принимать дары, но это было для Ингвара тогда чересчур умно, непонятно, а сейчас вдруг во внезапном прозрении ощутил, что дарить не просто приятнее – Олег не прав! – а дарить – это великое счастье.
Он с усилием вытолкнул скрыню на середину светлицы. Крышка была откинута, запах благовоний заполнил теперь всю комнату. Аромат, сколько Ольха ни вслушивалась, был незнаком, но будоражил, волновал, заставлял грудь подниматься выше и чаще. Она чувствовала, как крылья ее носа затрепетали, жадно вдыхая аромат.
– Это тебе.
Ольха еще не поняла его жест, но сразу же отрицательно покачала головой. В этой скрыне хранятся сокровища целой страны. Ни одна женщина на белом свете не может обладать им.
– Я не понимаю, – сказала она с трудом, – откуда это у тебя?
Он отмахнулся с небрежностью:
– Я хоть и родился в лесу… да-да, я в чем-то сродни древлянам, но я не сидел между трех сосен. Ходили мы походами, как поется в нашей походной песне, в далекие края, у берега Эвксинского бросали якоря… Якоря – это такие тяжелые железные крюки, их сбрасывают на канатах за борт. Бывали мы в Болгарии, где воздух голубой, бывали… Словом, когда высадились на берег и увидели великолепные стены Царьграда, как возрадовались наши сердца! Какая веселая ярость закипела в жилах! Как мы бросились с обнаженными мечами на их караваны! На их склады в порту!
Ольха покачала головой:
– Я не думаю, что такие сокровища могут быть в караванах.
Ингвар весело засмеялся:
– Угадала. Но как насчет дани? Мы бы взяли Царьград и разграбили дотла. Наши мечи жаждали крови… Но император предпочел откупиться. Правда, пришлось опустошить казну, а также снять украшения со своих дочерей, дочерей сановников и всех богатых людей города. А мы, взяв откуп, вернулись.
Ольха опустилась возле скрыни на колени. Аромат заморских благовоний стал сильнее. Ее пальцы касались холодных отполированных граней камней, трогали ювелирные украшения из золота, настолько искусно выделанные, что она и не поверила бы, что такое вообще возможно.
Не отрывая глаз от сокровищ, прошептала:
– Как красиво…
– Мир велик, – сказал Ингвар. – Что не умеют у нас, умеют в других странах. Но там, к примеру, не все умеют делать, что делаем мы.
Она не поверила:
– Что?
– Лапти, – сказал он очень серьезным голосом. – Мы, русы, видели много стран, но лапти…
Он развел руками. Ольха засмеялась, но затем голос ее стал серьезным:
– Спасибо, Ингвар. Я не знаю, почему ты решил подарить мне такое сокровище… я могла бы придумать тысячу коварных причин, но я не стану этого делать. Но взять не могу.
Он изменился в лице:
– Почему?
– Это твои сокровища.
– Верно, – подтвердил он, – и я волен ими распоряжаться. Так?
– Так.
– Я хочу доставить тебе удовольствие… доставить тебе радость… Эх, дурак я. Это ж я себе хочу доставить радость! И немалую, если говорить честно. Я хочу, чтобы ты приняла это… ну, что в скрыне. А ожерелье, серьги и браслеты с кольцами тебе лучше надеть прямо сейчас.
Она уже видела в груде сокровищ различные кольца и перстни с рубинами, изумрудами, бриллиантами и другими камнями, которых она не знала, узкие и широкие браслеты, густо усыпанные мелкими бриллиантиками и крупными изумрудами, рубинами…
– Нет, – сказала она решительно, – я не могу. Иные решат, что я продала свободу.
– Что за дурость!
Она обратила на него взгляд своих ясных глаз. Ингвар снова ощутил, как по телу прошла волна, будто по голой коже мелко-мелко кольнули сосновыми иголочками.
– А разве не так?
Он стиснул челюсти. Голос стал резким и грубым:
– Все знают, что ты не из тех, кого можно что-то заставить. И что можно тебя купить, подкупить, заставить свернуть с дороги. Это знают как твои лесные люди, так и русы. На кого ты оглядываешься?
Его злой голос застал ее врасплох. Она отшатнулась, его лицо стало злым, и Ольхе почудилась в нем обида, будто она нарочито ударила по незажившей ране. Неужто он в самом деле считает ее такой стойкой, несгибаемой?
– Я не могу, – повторила она.
Он перехватил ее руки на полдороге к ожерелью:
– Не снимай! Прошу тебя, не снимай.
– Нет, – ответила она, он держал ее за руки, и она ничего так сильно не хотела, чтобы продолжал их держать. Разве что, чтобы прижал к груди. – Это не мое.
– Ладно, – сдался он внезапно, и Ольха едва не ударила его за то, что попятился так рано. – Но прошу, поноси его сегодня вечером на пиру! Хорошо? Только один вечер. Пусть великий князь порадуется…
– А он при чем?
– Он любит красивое.
– Ну и что?
– А я, – ответил Ингвар с заминкой, и Ольха видела, как ему трудно это сказать, – люблю его. И когда могу хоть чем-то порадовать… Но мне это удается редко.
– Ладно, – ответила она с заминкой и неудовольствием, которое он ясно видел, но толковал несколько иначе. – Но только на пиру. И все.