Когда она скрылась в темноте, Засядько еще некоторое время прислушивался к звукам:
– Ну, где же твой большой и страшный?
Ответом было неловкое молчание, наконец она прошептала:
– Я… мне, наверное, почудилось… Выочень сердитесь на меня, Александр Дмитриевич?
– А ты как думаешь?
– Я сама не знаю, что на меня нашло…
– Так уж и не знаешь?
– Ну, это как бы само… Мне стыдно, Александр Дмитриевич. Мне очень стыдно. Что я так себя вела…
«Если бы ты, поросенок, знала, – подумал он угрюмо, – что стыдно и мне. Хотя не вижу причин стыдиться, но почему-то чувство стыда грызет изнутри и не позволяет смотреть этой девочке-подростку в глаза».
Мюфлинг продолжал с интересом следить за ратными подвигами Засядько, который вскоре блеснул доблестью в жестоких боях у селения Цонтин, при местечке Гольберг, при деревне Гейнесдорф, на Каубахе… Судьба хранила храбреца: он появлялся на самых опасных участках, но пули щадили его так же, как уже много лет щадили французского императора.
Удивился Мюфлинг лишь тому, что за все эти подвиги Засядько получил только боевой орден Святого Владимира III степени.
– У вас есть недруги в Генеральном штабе? – спросил он дружески.
Засядько видел проницательные глаза барона, за которым укрепилась репутация не только стратега, но и умнейшего человека при дворе прусского короля. Мюфлинг улыбался печально, он уже знал ответ. Но Засядько лишь пожал плечами:
– У кого нет врагов, тот не человек.
– Странно… – пробормотал Мюфлинг. – Очень странно. Вы отличились в целом ряде сражений! Иные были выиграны лишь благодаря вашему таланту… гм, странно…
Засядько охотно бывал в обществе Мюфлинга еще и потому, что тот жил в Веймаре, был близок с жившими там Гердером, Гете, Виландом, Шиллером, братьями Шлегель и ездил за несколько верст в Иену, где Фихте и Шеллинг преподавали философию.
– Наши женщины приносят в фонд армии обручальные кольца, – сказал однажды Мюфлинг. – В Пруссии стало неприлично иметь золотую или серебряную утварь! Страна еще не знала такого патриотического подъема. Десятого марта король учредил орден Железного креста для награждения всех, без различия происхождения и звания, кто отличился в боях с врагом…
– Я прочел оду Мориса Арндта «Бог, который создал железо, не хотел рабов», – сказал Засядько. – Великолепно! Этот же поэт написал на днях песню «Где родина немца». Я слышал ее сегодня утром. По-моему, это настоящая немецкая «Марсельеза»…
– Верно, – подтвердил Мюфлинг, глаза всегда сдержанного барона заблестели, как у пылкого юноши. – Люди всех сословий горят желанием сражаться до полного освобождения родины. Их девизом стали начальные слова песни «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес, Гот мит унс…».
– Германия, Германия превыше всего, – перевел Александр задумчиво, – и тогда Бог с нами… Похоже, что все эти алеманы, швабы, боши, тевты и сотни других народов или племен, не знаю, как назвать их верно, начинают чувствовать, что они один народ – германцы?
– Уже начинают. Хоть и медленно мелют мельницы богов, но верно мелют. Когда-нибудь на месте этих сотен мелких королевств появится одна страна – Германия!
…Вскоре разразилась четырехдневная Лейпцигская битва. Против Франции сражалась вся Европа и многие народы Азии. В союзных войсках слышались всевозможные наречия. Участвовали даже башкиры, которых французские гренадеры, и в этой жестокой битве не утратившие чувства юмора, называли амурами, потому что вооружение башкир состояло из лука и колчана со стрелами.
Мюфлинг, вместе с Засядько наблюдавший за тем, как к полю брани стягивались разноплеменные войска, окрестил Лейпцигское сражение «битвой народов», и вскоре это выражение стало крылатым.
За четверо суток кровопролитной битвы Александр спал едва ли четыре часа. Ему приходилось со своим полком затыкать многочисленные бреши, которые образовывались после стремительных атак молодой французской гвардии. Под градом картечи она буквально творила чудеса, вышибая с позиций более чем втрое превосходящие по численности силы противника. Знание иностранных языков сослужило Засядько хорошую службу: в возникшей сумятице нередко приходилось командовать английскими и австрийскими частями, выводя их из-под ударов и снова бросая в контратаки.
В разгар боя весь саксонский корпус, до тех пор остававшийся верным Наполеону, вдруг перешел на сторону союзников и выпустил по французским полкам заряды, предназначавшиеся для русских. Образовалась огромная брешь, в нее Засядько немедленно бросил свой полк и разрозненные части австрийцев, у которых были убиты старшие офицеры. Французы быстро опомнились и замкнули прорыв за спиной у храбрецов, но Засядько повел свой полк вперед, намереваясь захватить Генеральный штаб. Сзади раздалась яростная канонада: союзные войска старались прорвать вновь возникшую линию обороны противника.
Вдруг впереди прогремел оглушительный взрыв. Как оказалось, французские саперы неверно истолковали приказ и взорвали единственный мост, соединявший берега Эльстера. Засядько понял, что эта ошибка может стать для французов причиной катастрофы.
– Вперед! – закричал он. – Вперед, захватим Бонапарта!
Весь полк дружно ринулся на неприятеля. Каждому чудилось, что вот-вот удастся закончить эту мучительную войну, в которой победы обходятся дороже поражений…
Оттесняя французов к воде, Засядько видел, как маршал Макдональд разделся донага, прыгнул в воду и быстро поплыл к противоположному берегу. Вся река была покрыта головами плывущих. Стремительное течение относило их далеко вниз, крутило в водоворотах, било о камни.
Левее по берегу отступал крупный польский отряд. Поляки мужественно защищались, но под натиском превосходящих сил были оттеснены к реке и сражались уже по колено в воде. Наконец генерал Понятовский, незадолго до того произведенный императором в маршалы, велел войскам отступать на тот берег, а сам бросился в воду, не слезая с коня.
Александр видел, как быстро течение понесло его вместе с лошадью, ударило о камни… Через несколько минут вниз поплыла лишь треуголка польского маршала.
Сзади нарастало «ура». Русские войска прорвали линию обороны, настигли полк Засядько и соединились с ним.
В Лейпцигском сражении было убито 130 тысяч человек, в том числе около 50 тысяч французов. После этой битвы у Наполеона уже не осталось союзников. Даже Мюрат поставил свои войска на службу коалиции. Саксонцы и баденцы, которые до последнего времени еще оставались верны императору, теперь стреляли по французскому арьергарду.
Пятьдесят тысяч баварцев под начальством Вреде укрепились на Майне с целью отрезать Наполеону отступление. Узнав об этом, император горько усмехнулся. Баварский генерал Вреде до недавнего времени командовал этим же корпусом в его войсках…