«И не расскажу я, – подумал он хмуро. – Тем более не расскажу я».
– И что же делать? – сказал он встревоженно. – Они никогда не дадут позволения на брак. Твой дед никак на них повлиять не может?
– Дедушка умер.
– Прости.
– Ничего, мне было всего пять лет… Александр Дмитриевич, нам никто не поможет. Все лежит на нас.
Она посмотрела ему в глаза открыто и прямо. Он ощутил неловкость. В ее хрупком теле чувствовалась сила и решимость, которой не было у него. Он был жесток в бою, убивал саблей, штыком и даже голыми руками, но избегал ссор и не умел говорить людям неприятные вещи. А здесь требовалось не только говорить, но и поступать так, что оставишь за собой не только слезы.
– Но что мы можем? – спросил он.
– Я слышала, что отчаяние иногда толкает на безрассудные шаги… но не все раскаиваются. Обвенчаться можно и без родительского благословения. Достаточно заплатить какому-нибудь деревенскому священнику, найти двух свидетелей, и таинство бракосочетания можно провести в церкви! А потом что могут сделать родители? Если мы будем уже обвенчаны?
Он покачал головой. Сомнения поднимались в глубине души.
– А это не убьет их окончательно?
– Я не игрушка, – сказала она с болью. В ее больших серых глазах блеснули слезы. – Они думают только о своей неприязни… а подумали обо мне? Да и за что можно ненавидеть человека, который дважды вырвал их из рук смерти? А то и хуже, чем сама смерть?
На них начали обращать внимание. Александр вывел Олю на уединенный балкон. С трех сторон был простор, а с четвертой Александр задернул за собой занавес. Правда, узкую щель для приличия оставил. Бледное лицо Оли было строгим и решительным.
– Ты готова пойти на такое?
– Я ждала семнадцать лет, – сказала она с силой. – Я жила для встречи с тобой! Никто больше и никогда… А они хотят, чтобы я ради их застарелой вражды, которую давно надо забыть, погубила всю свою жизнь? Да, я их дочь. Но разве я собачонка… Да что там! Они со своими любимыми собачками считаются намного больше! Только и слышишь: это Жужа любит, это не любит, это захочет, этого не одобрит… А меня спрашивают только о пустяках, вроде какое пирожное я больше люблю или какое ожерелье надеть под такое платье. А с кем мне жить, с кем делить брачное ложе…
Она зарделась, смутилась, а слезы прорвали запруду, покатились по щекам, оставляя блестящие дорожки. Александр стиснул челюсти. Гнев и ярость заполнили грудь и сдавили горло. Она права, жестоко права. И она живет и борется, бедная девочка, в более суровом и жестоком мире, чем живет и борется он!
– Я это сделаю, – сказал он глухо, чувствуя, что, может быть, делает величайшую глупость в жизни. – Отыщу священника, договорюсь, а в свидетели можно брать весь офицерский корпус Российской империи! Они передерутся за честь участвовать в таком незаконном приключении. Я люблю тебя, Оля.
– Это я люблю тебя, – возразила она. Слезы еще блестели в ее глазах, но она счастливо улыбалась. – Это ты отбивался, а я тебя завоевывала! Бессовестный.
Он все никак не мог решиться на разговор с Грессерами. Сколько он ни пытался вообразить, как они среагируют на его просьбу руки Оли, но все было напрасно. Его богатое воображение, которое забрасывало его на Луну и другие планеты, пасовало в бессилии.
В конце концов он решил, что лучше уж поступить как последнему трусу. Все равно откажут, так пусть же это случится без криков, брызганья слюной, обмороков, чудовищных обвинений.
Он написал короткое формальное письмо, адресованное Грессерам, ответа не получил, вздохнул с облегчением. Ну и хорошо, так даже лучше. Теперь у него руки развязаны. Осталось посвятить в тайну двух-трех офицеров, умеющих держать язык за зубами.
Мартынов, молодой офицер, статный и готовый на любой риск, влюбленный в своего командира, беззаветно преданный сперва ему, а уж потом царю и Отечеству, был так польщен доверием, что готов был бросаться на стены и пробивать их лбом. Он разыскал неподалеку крохотную церквушку, где священник пообещал за посильную помощь его храму обвенчать в любое время дня и ночи. Он поставил только одно условие, чтобы невеста не была похищена. Если он заметит по ее лицу, глазам или по голосу, что ее принуждают, то венчать откажется и тут же донесет властям.
Засядько спешно арендовал небольшой дом, нанял прислугу. Вряд ли даже самая неприхотливая женщина сможет довольствоваться услугами его денщика!
И уже на третий день у подножия лестницы его ожидали трое. Засядько еще издали ощутил исходящую от них угрозу. В середине стоял высокий стройный молодой мужчина, одет безукоризненно, манеры сдержанные, а по бокам еще двое – крепкие и кряжистые, с одинаково угрюмыми лицами.
Все трое наблюдали за его приближением, и Засядько ощутил, как мгновенно натянулись его жилы, сердце застучало чаще, все чувства обострились, теперь он мог двигаться втрое быстрее и принимать решения молниеносно, как в те дни, когда прыгал на борт вражеского корабля, врывался на чужие бастионы, высаживался во главе десанта на захваченные врагами острова.
Мужчина в середине заступил ему дорогу:
– Вы – генерал Засядько?
– Вы угадали.
– Меня зовут Серж Конецкий. Я князь, мои владения лежат…
Засядько прервал:
– Мне плевать на ваши владения. Вы пришли сказать, что претендуете на руку Ольги Грессер?
Мужчина заколебался, инициатива ускользала из его рук, ответил нехотя:
– Да. И я не допущу…
– И это знакомо, – ответил Засядько.
Его кулак метнулся с такой скоростью, что двое увидели только смазанное движение. Послышался хруст, в тот же миг Засядько на обратном движении ударил ребром ладони под ухо второго. Пальцы третьего ухватили за плечо, он перехватил кисть, повернулся, дернул, и по улице пронесся дикий вопль.
Прохожие прижались к стенам домов, глядя на страшную картину. Серж лежал на спине, кровь текла изо рта и даже из носа. Второй скорчился на четвереньках, мычал и мотал головой, а третий стоял на коленях, дико выл, держа на весу сломанную руку.
Засядько подошел к Сержу, пнул ногой:
– Поднимайся, тварь! Ты хотел вызвать меня на дуэль, князек? Обнажай шпагу прямо сейчас.
Он нарочито сделал голос грубым, наглым, злым. Как намеренно сломал руку помощнику князя Сержа. Еще дед его учил отделываться малой кровью, чтобы не проливать большую. Вежливый разговор привел бы неизбежно к дуэли и большей крови.
Примчался городовой, засвистел на ходу. За ним тяжело притопали два околоточных. Засядько небрежно помахал им рукой:
– Все спокойно. Эти господа просто столкнулись друг с другом. Когда спешили на скачки.