Сергеев шел по Тверской, толкая перед собой тележку, взятую из ближайшего супермаркета, которая доверху была набита всяческой музейной утварью. Естественно, не бронзовыми чашами, статуэтками и амфорами. Бинокли, финки, кортики, пара керосиновых ламп и прочая мелочь, взятая из бывшего Музея революции, из экспонатов превратились в неплохие трофеи, за которые на уже организовавшемся черном рынке (а куда же без него?) можно было бы выменять не так уж мало жратвы или патронов. И вот они теперь, опередив незадачливых мародеров, волокли все это на Лубянку, в объединенный штаб сопротивления, рядом с которым теперь находился и совет начальников станций, переехавший сюда с Пушкинской. Именно выполняя решение совета, гэбээровцы и шастали по всем окрестным музеям в поисках полезных вещей. Теперь, благодаря этому, например, совет имел возможность печатать нормальные продуктовые карточки, отказавшись от тех самопальных, которые было довольно легко подделать. В машзале бункера ФСБ уже стояли принесенные из Политехнического музея действующие машины: «Аугсбург» тысяча девятьсот четвертого года выпуска, «Графотайп» тысяча девятьсот десятого и даже старушка «Линотип», скрипящая своими механизмами, аж с середины восемнадцатого века! Но Епифанов все же захватил с собой похожий на старинный стул небольшой печатный станок, обнаруженный им в одном из залов бывшего Музея революции. Как теперь назывался этот музей, Сашка не знал, но не революции – точно. Там было много всякой всячины, не имеющей ничего общего с «Великой Октябрьской». Например, автомат «ППШ», в который вцепился Сашка и, несмотря на все уговоры Сергеева, тащил сейчас с собой, то и дело косясь на его массивный диск. Такой каприз дорого обошелся Епифанову. Ведь помимо этого мастодонта, он тащил еще привязанный к спине стулообразный печатный станок и коробку со свинцовыми формами.
– На кой черт ты взял это чудо? И так еле плетемся, – Сергеев пнул ногой открытую переднюю дверь стоящей поперек дороги маршрутки.
– А что? Калибр 7,62 миллиметра. 71 патрон в диске…
– Ага. Шесть кило веса и отдача…
– Да ладно… Вон, бабулю тележкой не задави, – Епифанов кивнул в сторону крадущегося к ним существа.
Сергеев посторонился, давая дорогу старушке, но та, вцепившись ему в локоть, забормотала. Сначала шепотом, неразборчиво, но с каждой секундой все громче и громче:
– И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих.
Лейтенант попятился, увлекая за собой тележку.
– И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор… ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?
Сергеев попытался высвободить правую руку, на которой висела старушенция, но она еще крепче вцепилась в его локоть.
– И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить…
Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.
Епифанов протер запотевшие окуляры противогаза и с интересом наблюдал за растерявшимся напарником.
– Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла, – не унималась бабка. – Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.
Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
– Где-то я уже это слышал, – Сашка задумался. – Ах да! Апокалипсис от Иоанна. В фильме про Чернобыль еще…
– Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца, и третья часть луны, и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была – так, как и ночи.
Оба поисковика непроизвольно посмотрели на затянутое серой пеленой небо.
– Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы.
– Мутантов нам здесь еще не хватало, – Епифанов оглянулся по сторонам.
– И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека.
– Да нет. Не мутанты это – радиация…
– Кто имеет ухо, да слышит…
– Пойдем, – Сергеев сделал еще одну попытку освободиться.
– В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них, – старуха разошлась. Ее монотонное бормотание постепенно превращалось в истошный вой. – И трупы их оставит на улице великого города… Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя… И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем… И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду…
Старуха рванула грязные лохмотья, оголив изъеденную язвами грудь, и завизжала.
– Я. Я седьмой ангел. Я видела стеклянное море… Там, – она махнула рукой в сторону северо-запада и продолжила выть.
– Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои.
Сергеев рванулся. Скрюченные пальцы скользнули по прорезиненной ткани костюма химзащиты. На несколько секунд воцарилась тишина, и поисковики зашагали прочь. Но, опомнившись, старуха засеменила за ними.
– И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море, ибо опустел в один час!
Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки; ибо совершил Бог суд ваш над ним.
– Пошла, пошла отсюда, – Сергеев замахнулся.
– Да. Она еще упрямее, чем предводитель тех, которые живут в торговом центре под Пушкой. – Епифанов снял с плеча незаряженный «ППШ». – Тот хоть с третьего раза понял, что от него хотят.
– Да. Ты прав. Шмальнуть, что ли, ей под ноги, – лейтенант сняв свой «калаш», передернул затвор, – может, хоть тогда отстанет.
Существо, закутанное в лохмотья, вдруг, довольно резво для старухи, отскочило метров на пять-семь. Но когда Епифанов и Сергеев, осторожно обходя завалы из машин, двинулись к Лубянке, вновь потащилось за ними – теперь уже на некотором расстоянии.