Ночь была почти непроглядно черная. Небо укрыли густые тучи. Ветер шуршал по земле и пахнул дождем.
Надгробием Айрис Дженсен был гладкий белый мрамор. Это был ангел почти в человеческий рост, распахнув в приглашающих объятиях руки и крылья. При свете фонарика все еще можно было прочесть надпись: “Любимой дочери с грустью и тоской”. Тот, кто заказал мраморного ангела, кто грустно тосковал, гнусно приставал к ней при жизни. Она убила себя, чтобы от него уйти, а он вызвал ее обратно. Вот почему я стояла здесь в темноте, ожидая Дженсенов – не его, а ее. Хотя я и знала, что разум ее давно угас, я хотела предать Айрис Дженсен земле и покою.
Этого я Эдуарду объяснить не могла, а потому и не пыталась. Над пустой могилой стоял, как часовой, могучий дуб. Ветер шуршал в листьях, и они перешептывались у нас над головой. Слишком сухо, как осенние листья, а не летние. Воздух был прохладным и сырым, дождь нависал над нами. Впервые за долгое время не было невыносимо жарко.
Я принесла пару цыплят. Они тихо попискивали в клетке рядом с могилой. Эдуард стоял, прислонясь спиной к моей машине, скрестив ноги и свободно опустив руки. Рядом со мной стояла раскрытая спортивная сумка. В ней блестело мачете, с которым я обычно работаю.
– Где он? – спросил Эдуард.
Я покачала головой.
– Не знаю.
Уже прошел почти час от наступления темноты. Поляны кладбища, как правило, пусты – только немногие деревья высятся па гладких холмах. Мы давно должны были заметить огни машины на гравийной дороге. Где же Дженсен? Все-таки сдрейфил?
Эдуард отступил от машины и подошел ко мне.
– Не нравится мне это, Анита.
Меня это все тоже не вдохновляло, но…
– Дадим ему еще пятнадцать минут. Если он не появится, мы уезжаем.
Эдуард оглядел открытую местность.
– Здесь с укрытиями не очень хорошо.
– Я не думаю, что нам надо опасаться снайперов.
– Ты же говорила, что в тебя кто-то стрелял?
Я кивнула. Он был прав. У меня руки стали покрываться гусиной кожей. Ветер раздул дыру в тучах, и туда полился лунный свет. Вдалеке серебром вспыхнуло небольшое строение.
– Что это? – спросил Эдуард.
– Сарай смотрителей. Или ты думают, что трава сама себя косит.
– Я вообще об этом не думал, – сказал он.
Облака накатили снова и погрузили кладбище в черноту. Все превратилось в неясные силуэты; белый мрамор, казалось, светится собственным светом.
Раздался скрежет когтей по металлу. Я резко обернулась. На крыше моей машины сидел гуль. Он был голый и был похож на человека, раздетого догола и окаченного светло-серой краской, почти металлической. Но зубы, эти ногти на руках и ногах – длинные и черные кривые когти… Глаза горели багрянцем.
Эдуард пододвинулся ко мне с пистолетом в руке.
– Что он здесь делает? – спросил Эдуард.
– Не знаю. – Я махнула свободной рукой и крикнула: – Вон!
Он пригнулся, пристально глядя на меня. Гули – трусы; на здоровых людей они не нападают. Я сделала к нему два шага.
– Пошел вон! Брысь!
От любого проявления силы эта мерзость удирает во все лопатки. Этот остался сидеть. Я попятилась.
– Эдуард, – тихо сказала я.
– Да?
– Я не чуяла гулей на этом кладбище.
– Значит, ты одного пропустила.
– Одиноких гулей не бывает. Они ходят стаями. И их не пропустить. От них идет что-то вроде психической вони. Воняет злом.
– Анита. – Голос Эдуарда был нормален и тих, но нет, не нормален. Я обернулась и увидела у нас за спиной еще двух гулей.
Мы стояли почти спина к спине, наставив пистолеты.
– Я видела результаты нападения гулей на этой неделе. Убили здорового человека, притом на кладбище, где гулей нет.
– Картина кажется знакомой, – сказал он.
– Ага. Пули их не убивают.
– Я знаю. Чего они ждут?
– Думаю, набираются храбрости.
– Они ждут меня, – сказал голос.
Из-за ствола дерева вышел Захария. Он улыбался.
Боюсь, челюсть у меня отвисла до земли. Может быть, от этого он и улыбался. Теперь я все знала. Он не убивал людей, чтобы насытить свой гри-гри. Он убивал вампиров. Тереза его пытала, потому она и стала очередной жертвой. Но оставались еще вопросы, и серьезные.
Эдуард бросил взгляд на меня и снова на Захарию.
– Кто это? – спросил он.
– Убийца вампиров, я полагаю, – ответила я.
Захария слегка поклонился. Гуль терся у его ноги, и он погладил его по почти лысой голове.
– Когда ты догадалась?
– Только сейчас. Я в этом году слабо соображаю.
Тут он поморщился.
– Я считал, что ты догадаешься рано или поздно.
– Потому ты и уничтожил разум свидетеля зомби. Чтобы спасти себя.
– Мне повезло, что Николаос меня поставила допрашивать этого человека.
При этих словах он улыбнулся.
– Это уж точно, – согласилась я, – А как ты послал этого с двумя укусами пристрелить меня в церкви?
– Это было просто. Я ему сказал, что это приказ Николаос.
Конечно же.
– А как ты привел гулей с их кладбища? Почему они тебе повинуются?
– Ты знаешь теорию, что если закопать на кладбище аниматора, возникают гули.
– Ага.
– Когда я поднялся из могилы, они поднялись со мной, и они мои. Мои.
Я посмотрела на этих тварей и увидела, что их стало больше. Не меньше двадцати. Большая стая.
– Так ты говоришь, что именно так возникают гули. – Я покачала головой. – Учитывая, сколько есть гулей, на это не хватит аниматоров всего мира.
– Я об этом думал, – ответил он. – Я думаю, чем больше ты поднимешь на кладбище зомби, тем больше шансов получить гуля.
– Ты считаешь, что эффект накапливается?
– Именно так. Я хотел это обсудить с каким-нибудь коллегой, но ты же видишь, в чем тут проблема.
– Вижу, – сказала я. – Для профессионального разговора тебе сначала пришлось бы сказать, кто ты такой и что ты сделал.
Эдуард выстрелил без предупреждения. Пуля попала Захарии в грудь и развернула его. Он упал лицом вниз; гули застыли. Потом Захария приподнялся на локтях. Он встал с небольшой помощью заботливых гулей.