Он застонал:
– Мотай сюда скорее, чтобы можно было наконец разъехаться по домам!
Телефон заглох, и я повесила трубку.
Ричард Зееман снял трубку на втором звонке.
– Алло?
– Это я, Анита.
– Что случилось?
– Звонок был из полиции. Им нужна моя экспертиза.
– Противоестественное преступление?
– Да.
– Это опасно? – спросил он.
– Для того, кого убили, – да.
– Не надо, вы меня поняли.
– Ричард, это моя работа. Если вам это не нравится, наверное, нам вообще не стоит встречаться.
– Эй, не надо сразу так огрызаться. Я просто хотел знать, грозит ли что-нибудь лично вам. – Он слегка возмутился.
– Понимаю. Мне пора идти.
– А как насчет костюмов? Звонить мне моему другу?
– Конечно.
– Вы мне доверяете подбор костюма? – спросил он.
Я на несколько мгновений задумалась. Доверяю ли я ему выбор костюма? Нет. Будет у меня время выбирать костюм самой? Ой, вряд ли.
– А почему нет? – ответила я. – Нищим выбирать не приходится.
– Вот переживем вечеринку и на следующей неделе поедем ползать по грязи.
– Дождаться не могу, – сказала я.
– Я тоже, – рассмеялся он.
– Ладно, Ричард, мне пора.
– Я привезу костюмы к вам домой для осмотра. Расскажите мне, как проехать.
Я рассказала.
– Надеюсь, ваш костюм вам понравится.
– Я тоже. Поговорим потом.
Я повесила трубку и долго на нее смотрела. Слишком просто. Слишком все гладко. Наверняка он выберет для меня что-то ужасное. Мы мерзопакостно проведем время, а потом мы уже подписались на второе свидание на той же неделе. Ой-ой-ой.
Ронни протянула мне банку фруктового сока, отпивая из своей. Она взяла себе клюкву, а мне – красный грейпфрут. Клюкву я терпеть не могу.
– Что сказал этот остроумный красавчик?
– Пожалуйста, не называй его так.
Она пожала плечами:
– Извини, как-то выскочило.
Она даже милосердно приняла смущенный вид.
– Извиняю – это в последний раз.
Она ухмыльнулась, и я знала, что она не раскаивается. Но я слишком часто подкалывала ее насчет ее кавалеров. Перемена позиции – это ерунда. Расплачиваться обидно.
Солнце тонуло в полосе багрянца, как в свежей кровоточащей ране. На запале громоздились пурпурные облака. Дул сильный ветер, и пахло дождем.
Руффо-лейн – узкая гравийная дорога. На ней еле могут разойтись две машины. Под ногами хрустел красноватый гравий. Ветер шелестел в высоком пересохшем бурьяне кювета. Дорога уходила за гребень холма. И повсюду, сколько хватало взгляда, стояли полицейские машины с маркировкой и без. Дорога уходила за гребень холма. Холмов в графстве Джефферсон много.
Я уже надела чистый комбинезон, черные найковские кроссовки и хирургические перчатки, когда запищал мой пейджер. Пришлось расстегивать молнию и вытаскивать этот чертов прибор на гаснущий свет. Номер мне и смотреть не надо было – я и так знала, что это Берт. До полной темноты оставалось только полчаса, если не меньше. И мой босс интересовался, где я и почему не на работе. Интересно, в самом ли деле Берт меня уволит. Глядя на труп, я сомневалась, что мне на это не наплевать.
Женщина свернулась в клубок, лежа на боку, защитив руками обнаженные груди, будто и в смерти стеснялась. Насильственная смерть – худшее из вторжений. Ее будут фотографировать, снимать на видео, измерять, вскрывать, зашивать. Ни одна ее частица ни внутри, ни снаружи не останется нетронутой. И это плохо. Нам следовало бы накрыть ее одеялом и оставить в покое, но это не поможет нам предотвратить следующее преступление. А оно будет, второе тело было лучшим тому доказательством.
Я оглядела полицейских и бригаду “скорой помощи”, ожидающую разрешения забрать тело. Если не считать его, я была здесь единственной женщиной. Так обычно и бывало, но почему-то сегодня мне было от этого неуютно. Длинные, до пояса, волосы жертвы разметались бледным потоком в бурьяне. Еще одна блондинка. Совпадение или нет? Два – это очень небольшая выборка. Если следующая жертва будет со светлыми волосами, тогда это тенденция.
Если все жертвы белой расы, белокурые и члены “Люди против вампиров”, то это складывается в картину. Картина помогает раскрыть преступление. Я надеялась получить картину.
Я взяла фонарик в зубы и измерила следы укусов. На этот раз на запястье укусов не было. Вместо них были рубцы от веревки. Они ее связали, может быть, подвесили к потолку, как говяжью тушу. Не бывает хороших вампиров, которые кормятся на людях. Никогда не верь, что вампир только немножко отопьет. Что это не будет больно. Это как поверить, что твой партнер вовремя вытащит. Просто поверь ему. Вот так.
По обеим сторонам шеи были аккуратные колотые ранки. Из левой груди был выхвачен кусочек, будто кто-то выкусил его прямо над сердцем. Сгиб правой руки разорван. Шарнир сустава блеснул в луче света. Рука держалась на розоватых напряженных связках. Последний серийный убийца, по делу которого мне пришлось работать, разрывал жертвы на куски. Я тогда ходила по ковру настолько пропитанному кровью, что он хлюпал под ногами. Я держала в руках куски внутренностей в поисках следов. Это было очередное “хуже-этого – я-никогда-не-видела”.
Сейчас я глядела на покойницу и радовалась, что ее не разорвали. И не потому, что я считала это более легкой смертью, хотя, быть может, так оно и было. И не потому, что это давало больше следов, поскольку это было не так. Просто потому, что не хотелось мне больше смотреть на растерзанных людей. На этот год я свою квоту исчерпала.
Держать фонарик при обмере ран в зубах и себя не обслюнявить – это искусство. У меня получалось. Секрет в том, чтобы время от времени посасывать конец фонарика.
Тонкий луч фонарика сверкнул на ее бедрах. Я хотела видеть, есть ли рана в паху, как у того мужчины. Надо было убедиться, что работали те же убийцы. Чертовски невероятное совпадение, чтобы были две отдельно охотящиеся стаи вампиров, но это возможно. И я должна была убедиться всеми средствами, что у нас только одна дикая стая. Одна – это уже достаточно, две – это вопящий кошмар. Конечно, не может Бог быть так жесток, но просто на всякой случай... Надо было посмотреть, есть ли рана в паху. У мужчины на руках не было следов веревки. Или вампиры стали более организованными, или это другая группа.
Руки ее приклеились к груди, скованные посмертным окоченением. И ничто, кроме топора, не сможет раздвинуть ее ноги, пока окоченение не пройдет, что будет примерно через сорок восемь часов. Два дня я ждать не могла, но рубить ее тело на куски я тоже не хотела.