– Очень! Нынешней жизнью страшно недоволен. Раньше, говорит, было лучше, и если бы, мол, знать…
– Устроим! – пообещал я и засмеялся. – Ему понравится, вот увидишь!
Я уже понял, что Ферапонькину от нас никуда не деться.
Колесо завертелось. Я велел Демину искать подходящее помещение – нужен был интерьер продуктового магазина образца одна тысяча девятьсот восьмидесятого года, одновременно Светлана вышла на Ферапонькина и, не вступая с ним в контакт, спешно собирала сведения о нем – все, что могло нам пригодиться для съемок. Чем больше нового она о нем узнавала, тем больший восторг испытывала.
– Это настоящая удача! – говорила она мне. – Ты не представляешь, какой это непосредственный человек.
Я с ней соглашался, потому что незадолго до того специально для меня Ферапонькина сняли скрытой камерой. Когда я увидел этот материал, окончательно понял: только Ферапонькину и быть в кадре.
Съемку назначили на утро вторника. Накануне разгорелся спор на тему: быть ли мне на месте событий. Все предлагали от греха подальше отсидеться где-нибудь в укромном месте. Я отказался наотрез и посвятил собеседников в свои планы. Было признано, что это, конечно, тоже небезопасно, но риск действительно уменьшается.
Ранним утром во вторник, когда Ферапонькин по обыкновению направлялся на работу, его встретил дядя Слава – неопределенного возраста мужичок, который считался другом всех и Ферапонькина, естественно, в том числе. Дядя Слава был трезв, что само по себе представляло немалую загадку, и к тому же облачен в преотличнейший костюм мышиного цвета, в которые в восьмидесятом году отечественная швейная промышленность одевала всех без разбора, выполняя план на сто четыре процента и получая за это премии и переходящие красные знамена. В руке дядя Слава держал газету «Правда». Она была сложена вчетверо, но часть крупно набранного заголовка можно было прочесть: «…Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева». Газета была не какая-нибудь там музейная, а самая что ни на есть свежая и даже пахла типографской краской. Эту газету мы отпечатали накануне в одной из типографий и вручили дяде Славе. Дядя Слава был куплен нами за сравнительно небольшие деньги. Он вообще, когда узнал, в чем, собственно, дело, порывался работать на нас бесплатно, из одной только любви к искусству, но мы настояли на оплате его нелегкого труда, потому что его роль в нашем сюжете была попросту неоценима.
– Да… – сказал с чувством дядя Слава, останавливая Ферапонькина. – Какую жизнь, брат, мы профукали.
И горестно вздохнул. Ферапонькин, который уже заметил, что его собеседник совершенно трезв, сочувственно поинтересовался:
– Ты о чем, дядь Слав?
– О той, прежней нашей жизни, – совсем уж закручинился дядя Слава. – Смотришь так на нее и думаешь…
– «Смотришь»! – хмыкнул Ферапонькин. – Где ж ты ее теперь увидишь?
Он стремительно, сам о том не зная, приближался к подстроенной нами ловушке.
– А вот! – сказал дядя Слава и развернул газету «Правда». – Вот!
Пробежал глазами заголовки.
– Домну новую пустили. И на селе успехи отмечаются. Товарищ Брежнев вручил награды Родины группе ученых. Правда, американская военщина снова мутит воду, но мы в случае чего способны дать достойный отпор проискам империалистов.
Ферапонькин осторожно принюхался. Запаха спиртного не было.
– Я что-то не пойму тебя, – признался он.
Дядя Слава оглянулся по сторонам. Вокруг никого не было, кроме членов нашей съемочной группы, да и те попрятались так, что не сыщешь, даже зная, что они где-то здесь.
– Я с мужиком одним познакомился, – жарким шепотом сказал дядя Слава. – Мужик просто уникальный! Доктор наук! А может быть, и профессор! Секретный профессор!
– Секретный-то почему? – удивился Ферапонькин.
– Потому что засекретили. Он в какой-то лаборатории работал, и они там такие вещи вытворяли, брат, что не передать. А что потом – сам знаешь. Перестройка началась, зарплату не платили, он оттуда и ушел. Теперь калымит, свое изобретение применяет на практике, чтоб хоть чем-то на жизнь подхалтурить.
– А что за изобретение-то?
Дядя Слава еще раз оглянулся и только после этого произнес сдавленным шепотом:
– Машина времени!
Ферапонькин засмеялся. Не зло, но все равно обидно.
– Ну ты загнул! – сказал он. – Ну и придумал!
– Придумал?! – взвился дядя Слава, будто в жизни ему еще не наносили большего оскорбления. – А это вот откуда?
Взмахнул перед носом собеседника газетой, на первой странице которой Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Брежнев Л. И. вручал ордена героям Родины.
– А это откуда? – вопрошал дядя Слава, демонстрируя свой новехонький костюм. – Ты знаешь, сколько я за него вчера в магазине заплатил?
– Сколько?
– Шестьдесят восемь рублей ноль-ноль копеек!
– Сколько?! – дрогнул Ферапонькин.
– Да, Миша, да! – зашептал дядя Слава. – Я был там вчера! Говорю же – уникальный мужик, светлая голова, у него эта машина времени только и знает себе – вжик, вжик. Хочешь, отведу к нему? – И он заглянул Ферапонькину в глаза.
А тот уже поплыл. Я из своего укрытия его видел и уже понял: он пока не верит до конца, но еще немного, и согласится. Все идет по плану.
– Я на работу иду, – проявил нерешительность Ферапонькин.
– К черту работу! Зарплату небось уже три месяца не платят, а там, – дядя Слава махнул рукой в неопределенное далёко, – пиво по двадцать две копейки! Сигареты «Прима» по шестнадцать! Неужели ты не хочешь взглянуть на ту жизнь хотя бы одним глазком?
Черт побери, как же он был убедителен! Я подумал, что надо бы выплатить дяде Славе премию за мастерство.
– А это далеко? – заинтересовался Ферапонькин.
– Здесь рядом, Миш! Вон в том сарае! – Дядя Слава уже тянул собеседника за собой.
В сарае действительно обнаружился мрачного вида мужчина в очках и с лысиной. Настоящий профессор, если кто понимает. В углу сарая перемигивался лампочками металлический агрегат.
Сбоку у него была ручка, как у игрального автомата.
– Вот! – доложил дядя Слава. – Привел.
Профессор долго рассматривал гостя.
– Хочет? – неожиданно резко спросил он.
– Да! – ответил дядя Слава. – Очень!
– А платит кто?
Вышла маленькая заминка.
– Человек зарплату несколько месяцев не получает, – попытался надавить на жалостливость дядя Слава.
«Профессор» молча кивнул. Эта ситуация была ему близка.
– Хорошо, – сказал он. – Но только один разок. И ненадолго.
Ферапонькин не протестовал. Он до сих пор, кажется, не понимал, что происходит.