Урожай был давно убран, работники на винограднике подрезали лозы. Шаса остановил «ягуар» и пошел между рядами голых кустов, чтобы поговорить с работниками и подбодрить их. Многие из этих мужчин и женщин жили в Вельтевредене со времен детства Шасы, а молодежь здесь родилась. Шаса считал их продолжением своей семьи, а они, в свою очередь, относились к нему, как к патриарху. Он провел с ними полчаса, слушая рассказы об их проблемах и тревогах и разрешая большинство трудностей несколькими уверенными словами, но потом умолк и неожиданно забыл о них, увидев всадницу, скачущую галопом к дальней стене виноградника.
С угла каменной стены Шаса смотрел, как Изабелла готовит лошадь к прыжку, и застыл, поняв, что она собирается сделать. Кобыла еще плохо объезжена, а ее норову Шаса никогда не доверял! Стена из желтого песчаника со Столовой горы – пять футов высотой…
– Нет, Белла! – прошептал он. – Нет, малышка!
Но дочь развернула кобылу и погнала ее к стене; лошадь охотно слушалась. Она согнула ноги, мощные мышцы под гладкой кожей взбугрились. Изабелла подняла ее, и они взвились в воздух.
Шаса затаил дыхание, но даже сквозь охвативший его ужас смог оценить, какое великолепное зрелище они представляют – лошадь и всадница, обе породистые; кобыла подогнула передние ноги под грудь, наставила уши вперед и взвилась над землей, а Изабелла откинулась в седле, изогнув спину – тело юное и прекрасное, ноги длинные, груди торчат, алые губы смеются, волосы свободно развеваются, рубиново сверкая в лучах вечернего солнца.
Но вот они перелетели через стену, и Шаса резко выдохнул. Изабелла повернула кобылу туда, где на углу стоял он.
– Ты обещал поехать со мной, папа, – укорила она.
Шаса хотел побранить ее за прыжок, но сдержался. Он знал, что в ответ дочь скорее всего развернет кобылу и перемахнет через стену обратно. Он подивился, когда же потерял над ней власть, улыбнулся и сам себе ответил: «Минут через десять после того, как она родилась».
Кобыла приплясывала по кругу, а Изабелла откинула голову, встряхнув волосами.
– Я тебя целый час ждала, – сказала она.
– Государственные дела… – начал Шаса.
– Это не объяснение, папа. Обещание есть обещание.
– Ну, еще не поздно, – заметил он, и дочь рассмеялась, бросая ему вызов.
– Я перегоню твой старый рындван. Давай – отсюда до конюшни.
И пустила кобылу галопом.
– Это нечестно! – крикнул он вслед. – У тебя слишком большая фора.
Но дочь обернулась в седле и показала ему язык. Он побежал к «ягуару», но Белла поскакала по полю наискосок, и к тому времени как Шаса подъехал к конюшне, уже спешилась.
Изабелла бросила повод конюху и побежала к отцу, чтобы обнять. У Изабеллы было много разновидностей поцелуев, но этот, долгий и любовный, с легким прикосновением носом за ухом, она использовала, только когда ей что-нибудь было очень нужно от него, что-то такое, в чем он попробует отказать.
Пока он обувал сапоги для верховой езды, она сидела рядом с ним на скамье и рассказывала о своем университетском преподавателе социологии.
– Огромный волосатый сенбернар забрел в аудиторию, и профессор Якобус не полез за словом в карман. «Лучше пусть собаки идут к учителям, чем учителя к собакам», – сказал он.
Она была прирожденной актрисой. Когда они выходили из помещения, она взяла его за руку.
– Ох, папочка, если бы я могла найти такого мальчика, как ты, но они все такие скучные…
«Пусть подольше такими остаются», – пожелал он про себя.
Шаса сложил ладони, чтобы подсадить ее в седло, но она рассмеялась и легко подпрыгнула на длинных красивых ногах.
– Давай, копуша. Скоро стемнеет.
Шаса наслаждался ее обществом. Дочь зачаровывала его легкой сменой настроения и тем разговора. У Изабеллы был быстрый ум и своеобразное чувство юмора наряду с исключительной красотой лица и тела, но она пугала его неспособностью надолго сосредоточиться на чем-нибудь серьезном. Шон был такой же, его нужно было постоянно подзадоривать, чтобы он сохранял интерес; он легко уставал от того, что не могло поддерживать его стремительный темп. Шасу удивило, что Изабелла целый год продержалась в университете, но он уже смирился с тем, что она его никогда не закончит. Всякий раз как они говорили об этом, она все более пренебрежительно отзывалась об учебе. Притворство, называла она ее. Детская забава. А когда он ответил на это:
– Что ж, Белла, ты ведь еще ребенок!
Она ощетинилась:
– Папа, ты не понимаешь!
– Чего я не понимаю? Думаешь, я никогда не был в твоем возрасте?
– Наверно был, но ради Бога, ведь это было в библейские времена.
– Леди не поминают Господа всуе, – машинально произнес он.
Она привлекала толпы поклонников, какое-то время обращалась с ними с черствым равнодушием, а потом бросала с почти кошачьей жестокостью, и с каждым разом ее нетерпение становилось все очевиднее.
«Мне следовало с самого начала быть с ней строже, – мрачно подумал Шаса, но потом улыбнулся. – Какого дьявола, она моя единственная слабость и очень скоро меня покинет».
– Знаешь, что когда ты так улыбаешься, ты самый сексуальный мужчина в мире? – прервала она его мысли.
– Что вы знаете о сексуальности, барышня? – резко спросил он, чтобы скрыть свое удовлетворение, и она качнула головой:
– Рассказать?
– Нет, спасибо, – торопливо пошел он на попятную. – Иначе меня, наверное, на месте хватит удар.
– Бедный старый папочка!
Она подъехала ближе, так что их с отцом колени соприкоснулись, и наклонилась, чтобы обнять его.
– Ну ладно, Белла, – улыбнулся он. – Говори, чего хочешь. Твоя тяжелая артиллерия уже полностью разрушила мои оборонительные сооружения.
– Ох, папа, тебя послушать, я такая хитрая и коварная! Давай вперегонки до поля для поло.
Он позволил ей скакать впереди, держа храп своего жеребца на всем пути с холма вровень с ее стременем. Тем не менее она раскраснелась от торжества, когда остановила кобылу и обернулась.
– Я получила письмо от мамы, – сказала она.
В первое мгновение Шаса не понял, что она сказала, потом его улыбка исчезла, и он взглянул на свой «ролекс».
– Нам пора возвращаться.
– Я хочу поговорить о маме. Мы не говорили о ней с самого развода.
– Говорить не о чем. Она ушла из нашей жизни.
– Нет. – Изабелла покачала головой. – Она хочет меня видеть – меня и Майки. Хочет, чтобы мы приехали в Лондон, навестили ее.
– Нет, – резко сказал он.
– Она моя мама.
– Она подписала отказ от всех притязаний на это.