Блокнот кончался. Влад экономил странички как мог, но они были крохотными, эти странички, а записывать приходилось довольно много. Прекратить же вести дневник и ограничиться записью выводов не хотелось — в конце концов, Влад был всего-навсего пилотом, и его наблюдения имели бы гораздо большую ценность, нежели его догадки и версии.
К его разочарованию, ему так и не довелось увидеть наземной войны между стальными паучками. Накопители жили душа в душу и побоищ не учиняли. Наконец Влад не выдержал и прямо спросил Чагу, почему они не дерутся.
Чага наклонилась с седла и сердито посмотрела на копошащуюся металлическую мелочь.
— Родственники, — бросила она, явно давая понять, что тема эта неприлична. Как, впрочем, и любой разговор с мужчиной о металле.
Но Влад не отстал от нее и в течение одного перехода выцедил столько, что, окажись хотя бы половина этих сведений правдой — уже бы цены им не было!
Во-первых, по словам Чаги, выходило, что конфликт «отцов и детей» у металла невозможен в принципе, поскольку к тому времени, когда «дети» начинают роиться, от «отцов» не остается даже осколков. Зато при обильном подножном корме (уничтоженные накопители и прочее) из выводка паучков может получиться не один, а два и больше монстров Бальбуса. Каждый из которых, не забывайте, будущий микрокомплекс. Так вот, микрокомплексы эти по родственным соображениям друг друга якобы не трогают. Мало того, отпрыски их между собой тоже вроде бы ладят. И только в третьем колене микроголовки перестают узнавать троюродных, так сказать, братьев и хлещутся за милую душу.
Туземки (и в особенности Матери семейств) различают степени родства стали весьма тонко. Оно и понятно: вести клан по территории, начиненной миролюбивым металлом, или по территории, начиненной металлом враждующим… Есть разница?
А теперь как бы переложить всю эту семейно-мифологическую терминологию на язык, если не строго научный, то хотя бы слегка наукообразный?.. А ведь получается, что разрегулировалось-то именно воспроизводство автоответчиков! Помаленьку плывет частота, вот как это называется! А иначе микрокомплексы просто бы не смогли воевать друг с другом — каждый бы на запрос противника пищал: «Я свой!..»
Влад посчитал чистые листы блокнота. Четырнадцать с половиной страничек. Плохо… Надо что-то придумывать уже сейчас. Потом будет поздно…
Он спрятал блокнот в наременный мешочек и зачем-то оглянулся…
Словно осенние паутинки пересверкивали, сквозя и играя, на фоне пыльно-зеленых клубов буйно возрождающей рощи.
— Ложись!! — Влад выхватил ноги из мягких стремян и кувыркнулся с седла. Откатился, боясь угодить под тяжко рушащегося Седого, — и почти в тот же миг взвизгнуло, сверкнуло, ужаснул хрустящий шорох подстригаемой поверху травы, посыпались трубчатые обрезки стеблей…
Влад долго лежал, уткнувшись лицом в землю и не смея поднять головы. В полной тишине журчала вода, выливаясь из пробитого бурдюка. Наконец он решился перевернуться набок и почему-то шепотом окликнул Чагу. Ответа не последовало.
Торопливо поднялся и кинулся к Рыжей, успев, однако, мимоходом отметить, что Седой и Уголек вроде бы целы и невредимы. Чага лежала ничком без движения, и Влад даже остановился в страхе…
Она шевельнулась, уперлась ладонями в землю, но почему-то продолжала лежать.
— С тобой все в порядке? — дрогнувшим голосом спросил Влад.
— Да, — глухо и невнятно ответила она.
И Влад осознал наконец, что, не оглянись он совершенно случайно и не подай команду, лежать бы им здесь сейчас, изрубленным, среди скошенной металлом травы.
— Что же ты, Чага… — с мягким укором проговорил он.
Она повернула к нему искаженное мукой лицо, и Влад опешил. В прозрачно-серых глазах Чаги стояли слезы.
— Я… не услышала его… — не веря, выговорила она. — Я не услышала, как он подкрался!..
— Чага!..
— Я смеялась над Матерью!.. — Голос ее сорвался. — Я говорила, что у нее дряблая матка!.. А теперь я сама не слышу, когда он идет!..
— Чага, девочка… — Влад присел на корточки и растерянно коснулся ее плеча. — Ну не надо так. Каждый хоть раз в жизни ошибается…
— Нет! — Она замотала головой. Брызнули слезы. — Это предгорья. Это подземелья, где мы с тобой были. Я ходила по металлу. Я привыкла к нему. Я перестала его бояться!..
Чага прижалась лицом к земле, плечи ее вздрагивали. Влад беспомощно гладил ее по выгоревшим волосам и бормотал что-то в утешение.
Переход пришлось прервать. Влад взял лопатку и работал до самого вечера, как каторжный: пять укрытий — два для людей и три для животных. И все это время Чага лежала, уткнувшись лицом в землю, на краю широкой просеки, оставленной металлом в рослой степной траве. Неподвижно и молча — как мертвая.
Хвала металлу, наутро она, кажется, ожила. Подошла к Владу, колдующему над поврежденным бурдюком, и стала приводить в порядок посеченный сталью полог. Видно, Уголек слегка запоздал вчера с падением, и пролетающий рой чиркнул по вьюкам. Хорошо еще, что ни один снарядец не взорвался, впоровшись в скатанную кошму, тогда бы от скарба остались лохмотья, перемешанные со стальной крошкой. А так, можно сказать, повезло…
Солнце поднялось уже довольно высоко над сильными узловатыми травами, когда, все починив и поправив, они заседлали и навьючили зверей.
О вчерашнем не было сказано ни слова…
Их не забыли. Пустые овражки со следами поспешного бегства, недорытые и брошенные укрытия, всадники, шарахающиеся за горизонт, — все говорило о том, что клеймо Приручивших металл выжжено глубоко и навеки.
— Ты, главное, не отчаивайся, — умоляюще говорил Влад. — Вот увидишь, Чага, еще пара лет, и все изменится. Стоит нашим мудрецам заполучить одного-единственного паучка — металлу конец! Его изучат! Ему прикажут остановиться, и он остановится. Он перестанет убивать… Я не злорадный человек, Чага, но, знаешь, когда я вижу этих дурачков, которые убегают от нас, как от металла, я думаю: а что с ними будет потом? Когда мы отберем у них страх, чем они заткнут дыру в своих душах?
— А если ничем? — неожиданно спросила Чага. Обычно она выслушивала Влада молча.
— Тогда пусть пропадают! — сгоряча бросил Влад, в самом деле разозленный этим дурацким вселенским бойкотом.
— А я? — спросила она. — Тоже?
И, не дождавшись от пораженного Влада ответа, отвернулась и озабоченно оглядела степь.
Внимательнее, чем когда бы то ни было, следила она теперь во время переходов за призрачным блеском в линялой полуденной синеве, за птицами, за зверьками, явно не доверяя уже своему чутью. В прозрачно-серых глазах появился сухой лихорадочный блеск, скулы туго обтянулись побледневшей кожей.
Однажды, выехав на покатый холм, они увидели внизу сизый дымок, встающий над переполненной листвой балкой. А по взгорбленной степи наискосок, ныряя в низины и взмывая над пригорками, к балке летел налегке всадник на коричнево-черном звере, которого, надо полагать, тоже звали Угольком.