– Не перебивайте, – отозвался Крамер.
– Тогда же я начала самочинно вести хронику восстания – читать и писать я выучилась еще раньше… Это была моя жизнь. Странно, но я помню ее гораздо хуже, чем все последующие. Ведь тогда у меня была обычная память. Меня там любили, – сообщила она с неожиданной гордостью, – хотя вечно упрекали, что я не дорожу своей жизнью. Наплевать, отвечала я. Лучше умереть молодой… Может, за это и любили… А вот за хронику меня многие порицали. Они считали, что от грамоты один грех. Грех – не грех, правильно – неправильно, полезно – бесполезно, вечные разговоры… – Она яростно мотнула головой. – Ладно, я возвращаюсь.
– Пора бы, – заметил Шульц, – пока что ничего интересного мы не узнали.
Он лгал. Ее манера говорить поневоле затягивала, даже независимо от содержания. Но он сопротивлялся, как мог.
– Я должна еще сказать о восстании, прежде чем перейду к основному. Касательно нашей тактики. Поначалу нам помогало то, что в конечном счете явилось причиной гибели. Относительная малочисленность. Мы передвигались быстро и появлялись неожиданно. Впоследствии это назвали тактикой «hit and ran», [9] правда, нам было не до терминологии. А у властей была тяжелая конница. Но долго так продолжаться не могло. И вот небольшой передовой отряд, где я находилась, сталкивается в открытом поле с… как это? «Превосходящими силами противника». Если бы это был обычный бой, неизвестно, чем бы это все кончилось. Но они обстреляли нас из аркбаллист. Да, вы ведь про такие тоже не знаете. Осадные машины метали камни. Впоследствии, изучая историю, я узнала, что не они первые додумались до подобного приема, но тогда, понимаете ли, нам было не до сопоставлений. Из наших уцелели всего несколько человек. Они-то и выгребли меня из-под горы трупов и на руках доставили в лагерь. Зачем они это сделали? Не знаю. Ведь было видно, что спасти меня нельзя. Вероятно, надеялись на чудо. Они верили в чудеса. Так часто бывает, когда больше не во что верить.
Я не могла выздороветь. Думаю, что тут мало помогла бы и современная медицина – у меня были переломаны все кости, повреждены жизненные центры. Но я все не умирала. Я находилась в сознании. Что я чувствовала… Впрочем, это лишнее. Самым разумным было прекратить мои мучения, но вокруг были глубоко религиозные люди, и убить меня из милосердия было бы противно их вере. Убивать можно было только врагов. Они бы даже помешали мне убить себя, если б у меня достало на это сил. Однако сил не было.
Между тем война продолжалась. Лагерь снимался с места. Брать меня с собой было нельзя. Наши решили перевезти меня в соседнюю деревню. Меня погрузили на телегу, под голову сунули котомку с моими вещами, среди которых лежала и Хроника – обстоятельство немаловажное для дальнейшего. Я почему-то хорошо запомнила эту дорогу. Был ноябрь, дул ледяной ветер, в колдобинах стояла вода…
А вот название деревни я забыла. Хотя его и не стоило запоминать, все деревни были похожи одна на другую своим убожеством, а тогдашнюю нищету теперь невозможно даже представить. Меня перенесли в дом, хозяевам заплатили деньги, собранные на круг. Это был самый большой дом в деревне, не постоялый двор, но до некоторой степени исполнявший его функции. Как раз в тот день туда забрели два странника. Да, их было двое. Это все, что отложилось в памяти. Наши уехали. Сколько я там пробыла? Не помню. От постоянной боли я отупела и потеряла представление о времени. Кажется, меня переворачивали, меняли повязки… Нужно было позвать священника, но хозяева боялись. Среди приходских священников многие сочувствовали мятежникам, но были и такие, что с охотой помогали властям.
Это было ночью? Да, ночью. А может быть, и нет. Я не могла переносить света, он резал глаза, и я закрывала их. Голоса рядом со мной. Слух мой за время болезни стал тоньше, и эти голоса казались необычайно громкими. Слов я не понимала. Язык ли был мне незнаком или я уже не улавливала смысла? Не важно. Что я еще помню? Прикосновение ледяных пальцев к моему лбу. Ноющая боль в руке. И сон…
Наутро меня нашли бездыханной. «Слава Богу», – сказал хозяин дома. С погребением возникли трудности, так как я умерла без покаяния и вообще была из лагеря мятежников, но два странника, остановившиеся в доме, подрядились похоронить меня где-нибудь при дороге, как поступали с неведомыми убитыми. Книгу, которую хозяева боялись еще больше прежних моих соратников, должны были положить со мной в могилу. Очнулась я в медицинской рубке звездолета…
– Какого звездолета? – тихо и вкрадчиво спросил Барнав.
– Вы хотите, чтобы я описала вам его тип? Но я его не видела. У них были различные транспортные средства для сообщения с Землей, и на корабль меня переправили в бессознательном состоянии…
– Вы что, окончательно решили заморочить нам голову?
– А если это правда? – Барнав уже поддавался логике рассказа. – И контакт, которого ждут в будущем, произошел уже давно…
– Слишком отдает вымыслом.
– Вы можете мне не верить. Но я-то выжила.
– И откуда они явились, ваши пришельцы?
– Не знаю. Я тогда не в состоянии была это понять.
– Я слышал такие гипотезы относительно глубокой древности, – вспомнил Крамер. – Но четырнадцатый век!
– А контакта как такового и не было. Сугубо исследовательская экспедиция. Она не преследовала никаких мессианских целей. Это во-первых. А потом, вы хорошо помните историю? Четырнадцатый век! Столетняя война, раздавленные крестьянские восстания на Западе, татаро-монголы на Востоке, эпидемии мирового масштаба скосили чуть не треть населения планеты, и еще многое, весьма многое… Это после стали красиво писать «кватроченто», «заря Возрождения», «расцвет искусств», «истоки гуманизма»… Хотя со стороны виднее. Я при той жизни ни про каких Данте с Петраркой, Боккаччо с Чосером или Джотто, к примеру, слыхом не слыхала. Вот про чуму – сколько угодно. И была к этому привычна и не удивлялась. Но визитерам, каких бы видов они на этой заре ни навидались, человечество наверняка представлялось не слишком привлекательным.
– Тогда почему они спасли вас?
– О, это вопрос. Я сама размышляла – почему? Надо думать, при их высокоразвитой гуманности они не могли спокойно видеть страдания существа, наделенного способностью мыслить. Я понимаю, что это не довод, но… Затем они прочитали Хронику, что привлекло их интерес к моей особе. Они уже достаточно знали наше общество, чтобы понять, как редко в нем встречаются грамотные простолюдинки, тем паче – мирянки. А уж историков среди таковых нет вовсе. И, наконец, это был своего рода эксперимент. Здесь я подхожу к наиболее важному из того, что вас, должно быть, интересует, – вопросу о том, как я выжила и жила до сих пор. Видите ли, они давно научились неограниченно продлевать жизнь, причем человек практически не старел. Я говорю – человек, ибо оказалось, что в строении нашего организма нет существенной разницы. Доказательство? Доказательство перед вами.
– Значит ли это, – Шульц подался вперед, – что вы бессмертны?