Экскалибур | Страница: 120

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

— Ты что-либо меняешь, когда переводишь? — спросил я у Дафидда.

— Меняю? — вознегодовал он. — Да моя королева не позволяет мне ни единого слога поменять!

— Вправду? — уточнил я.

— Я, случается, исправляю грамматические погрешности — но и только, — заверил он, собирая пергаменты. — Я так понимаю, конец истории уже недалек?

— Недалек.

— Тогда я вернусь через неделю, — пообещал Дафидд, затолкал пергаменты в суму и поспешил прочь.

Мгновение спустя в келью ворвался Сэнсам. Он нес странный сверток: сперва я подумал было, что это палка, завернутая в старый плащ.

— Что за вести принес Дафидд? — осведомился он.

— Королева в добром здравии, — сообщил я, — равно как и ее дитя. О том, что ребенка назовут Артуром, я предусмотрительно умолчал: святой только разозлится, а в Динневраке живется куда легче, когда Сэнсам настроен благодушно.

— Я спросил про вести, — огрызнулся Сэнсум, — а не про бабские сплетни о младенцах. Как там насчет костров? Дафидд про костры не упоминал?

— Дафидд знает не больше нашего, епископ, — отозвался я, — но король Брохваэль полагает, что это саксы.

— Да сохранит нас Господь, — промолвил Сэнсам и подошел к окну. На востоке и сейчас смутно просматривался столп дыма. — Господь и Его святые да уберегут нас, — помолился он, затем подошел к моему столу и положил странный сверток на вот этот самый пергамент. Размотал плащ и, к вящему моему изумлению, я увидел перед собою Хьюэлбейн — у меня чуть слезы на глазах не выступили. Чувств своих я не выдал, зато перекрестился, как если бы появление оружия в нашем монастыре потрясло меня до глубины души.

— Враг близко, — объяснил Сэнсам.

— Боюсь, епископ, ты прав, — согласился я.

— А в неспокойную пору еще и голодная беднота в холмах пошаливает, — продолжал Сэнсам. — Так что ночами ты станешь стоять на страже при монастыре.

— Да будет так, господин, — смиренно согласился я. Да только куда уж мне стоять на страже? Я сед, стар и слаб. Из меня сейчас такой же дозорный, как из младенца двухлетнего. Но протестовать я не стал. Едва Сэнсам вышел, я выдвинул Хьюэлбейн из ножен и подумал, как же потяжелел клинок за долгие годы, что лежал без дела в монастырской сокровищнице. Массивный, неуклюжий — но это по-прежнему мой меч! Я жадно рассматривал пожелтевшие свиные косточки, вставленные в рукоять, а потом — любовный перстень, вделанный в навершие; на сплюснутом кольце и сейчас поблескивала крохотная частичка золота, похищенная с Котла давным-давно. Сколько историй воскресил в памяти этот клинок! На лезвии темнело пятно ржавчины; я осторожно соскреб ее ножом, которым очинял перья, и долго еще держал его в руках, воображая, что я снова молод и Хьюэлбейн мне по силам.

Мне? Стоять на страже? На самом-то деле Сэнсам вовсе не сторожить меня поставил — ему надо, чтобы я торчал у врат, как дурень и пал под мечами врагов бессловесной жертвой, пока сам он удерет через черный ход, одной рукой сцапав монастырское золото, другой — святого Тудвала. Что ж, ежели судьба моя такова, жаловаться я не стану. Я предпочту умереть, как мой отец, с мечом в руке, даже если рука моя ослабла, а клинок затупился. Не такой судьбы хотел для меня Мерлин, да и Артур тоже, но для воина эта смерть — в самый раз, и хотя долгие годы я был монахом, а христианином — еще дольше, в моей грешной душе я по-прежнему копейщик Митры. И я поцеловал Хьюэлбейн, радуясь его возвращению спустя столько лет.

Так что теперь, когда верный меч мой со мной, я допишу финал. Будем надеяться, у меня достанет времени завершить эту повесть о господине моем Артуре, которого при жизни предавали и порочили, но воистину ни о ком другом в истории Британии так не жалели, когда он ушел.

После того как мне отрубили кисть, у меня начался жар, а когда я пришел в себя, то увидел: у постели сидит Кайнвин. Я не сразу ее узнал: ее короткие волосы стали белее пепла. Но то была моя Кайнвин, живая и невредимая, и здоровье уже возвращалось к ней. Заметив, что в глазах моих блеснул свет, она наклонилась и прижалась щекой к моей щеке. Я обнял ее левой рукой — и обнаружил, что нет у меня пальцев, чтобы погладить ее по спине, есть лишь культя, замотанная окровавленной тряпкой. Занятно: я чувствовал свою кисть, чувствовал, как она зудит и чешется, а кисти-то и не было. Ее сожгли.

Неделю спустя меня крестили в реке Уск. Обряд совершил епископ Эмрис, и как только он макнул меня в холодную воду, Кайнвин спустилась вслед за мной по илистому берегу и заявила, что тоже желает принять крещение.

— Я пойду за моим возлюбленным, — объявила она епископу Эмрису, и он сложил ей руки на груди и опрокинул ее назад, в воду. Так, под женское пение, мы были крещены и тем же вечером, одетые в белое, впервые вкусили христианского хлеба и вина. После службы Моргана достала пергамент, на котором записала мое обещание повиноваться ее мужу в христианской вере, и потребовала, чтобы я поставил на свитке свое имя.

— Я же тебе слово дал, — удивился я.

— Ты подпишешь, Дерфель, — настаивала Моргана, — и принесешь клятву также на кресте.

Я вздохнул — и подписал. Христиане, похоже, не доверяли клятвам по древнему обычаю, предпочитая пергамент и чернила. Так я признал Сэнсама своим господином; после того как я начертал свое имя, Кайнвин непременно пожелала добавить свое. Так началась вторая половина моей жизни, половина, в течение которой я соблюдал свой обет Сэнсаму, хотя и не так хорошо, как надеялась Моргана. Знай Сэнсам, что я пишу эту повесть, он бы счел это нарушением обещания и примерно наказал бы меня, да только мне уже все равно. Много грехов на моей совести, но клятвопреступлений — нет.

После крещения я опасался, что Сэнсам призовет меня к себе, в Гвент, ко двору короля Мэурига, но мышиный король просто хранил мое письменное обещание и ничего не требовал — даже денег. До поры до времени.

Культя заживала медленно. Я упрямо упражнялся со щитом, что на пользу ране отнюдь не шло. В битве левую руку продеваешь сквозь два плечевых ремня и вцепляешься покрепче в деревянную рукоять, однако пальцев-то я лишился. Так что теперь я снабдил кожаные петли пряжками и затягивал их на предплечье. Получилось не так надежно, как при обычном способе, но все лучше, чем вовсе без щита, и, попривыкнув к тугим ремням, я упражнялся с мечом и щитом, выходя против Галахада, Кулуха или Артура. Щит сделался громоздок и неудобен, тем не менее сражаться я мог, даже при том что после каждой сшибки культя начинала кровоточить, и Кайнвин отчитывала меня, накладывая новую повязку.

Настало полнолуние, но я не доставил к Нант Ддуу ни меча, ни жертвы. Я ждал, что Нимуэ станет мстить, но нет, все было тихо. Спустя неделю после полнолуния люди праздновали Белтейн, а мы с Кайнвин, покорные воле Морганы, не стали гасить огней и дожидаться, пока зажгут новые. Но на следующее утро к нам зашел Кулух с головней нового огня и швырнул ее нам в очаг.

— Хочешь, я съезжу в Гвент, Дерфель? — спросил он.

— В Гвент? — не понял я. — Зачем?