— Почему же ты никогда мне ничего не говорила?
Мать пожала плечами:
— Разве ты стала бы слушать? Да и что скажешь — ведь замуж-то выходила не я. Мне оставалось лишь надеяться, что я ошибаюсь, надеяться на лучшее.
— Но ты знала, что он мне не подходит!
Мать вздохнула:
— Скажи я тебе тогда, что он мне не нравится, ты бы только сильнее устремилась к нему. Самое трудное для родителя — это позволить детям терпеть поражение. Раньше или позже дети вырастают, взрослеют, и надо дать им возможность делать собственный выбор, совершать собственные ошибки и страдать от их последствий, как ни трудно все это выносить! Когда ты сказала мне о своей беременности, меня охватила радость и глубокая жалость к тебе.
— Что я скажу Молли?
— Скажешь правду. Будь с ней искренна. Твой брак исчерпал себя. Ты найдешь верные слова. Их подскажет тебе инстинкт, инстинкт более сильный, чем желание наказать Гранта.
— Думаю, что он уже наказан.
— Я дам тебе лишь один совет. Он перестанет быть твоим мужем, но навсегда останется отцом Молли. Сколько бы раз он ни заставил ее в себе разочаровываться, она всегда будет его любить. Он предназначен ей в отцы, как она ему — в дочери. Не знаю только, понимает ли он это.
— Он говорит, что отберет ее у меня.
Мать тихонько засмеялась.
— Пусть. Через день она вернется домой.
Дана улыбнулась.
— Я знаю.
— Но заменить ей отца ты не можешь. Чайник на плите тихонько засвистел, как свистит паровоз, когда поезд мчится по спящему городу. Мать встала, опять поцеловала ее в макушку и затем обняла, прижала к себе и несколько секунд держала в объятиях, прежде чем подойти к плите, чтобы налить чаю.
И тут в тишину вторгся телефонный звонок.
Роберт Мейерс подобрал последние крошки яблочного пирога и отправил их в рот, запив холодным молоком.
— Лучше не бывает, — произнес он, ставя на стол пустой стакан.
Кармен Дюпри стояла в сверкающей чистотой металлических поверхностей кухне в накинутом поверх форменного платья черном пальто, в белых теннисных туфлях. Она собиралась уйти раньше, как раз когда позвонил Роберт Мейерс и сообщил, что хочет пирога. Пришлось задержаться. Мейерсу надо было и накрыть, и подать, а после вымыть все в кухне.
Мейерс откинулся на цветастую спинку кресла.
— Сегодня вы превзошли себя, Кармен.
Она улыбнулась, не разжимая губ, от всей души надеясь, что расслабленность его позы не означает, что он хочет продолжить беседу. После тридцати лет тяжелой работы артритные ноги Дюпри к концу дня начинали нестерпимо ныть. Доктор говорил, что тут ничего не поделаешь. Единственным желанием ее сейчас было очутиться дома и опустить ноги в горячую воду с растворенной в ней солью Эпсона.
Мейерс похлопал себя по животу.
— Придется увеличить количество физических упражнений. Толстый президент никому не нужен. — Дюпри взяла у него тарелку и стакан в надежде, что это послужит сигналом к окончанию ужина. То, что она не снимала пальто, таким сигналом, видимо, не являлось.
— Вы сегодня сама не своя, Кармен. Беспокойная. Что-то вас тревожит. Правда?
Дюпри отнесла тарелку и стакан на крохотный прилавок.
— Я просто устала, мистер Мейерс. День был долгий, а я ведь с годами не молодею. И мальчишки опять набедокурили. У них всегда так — если проказить, так вместе. С сыновьями хлопот не оберешься.
— Надо думать. — Мейерс встал, одернув на себе халат. — Но я мечтал бы, чтобы ваши долгие дни у меня продлились. Вы согласились бы работать у меня в Белом доме, Кармен?
Она улыбнулась.
— Нет, сэр. Не думаю, что согласилась бы. Мой дом здесь. Здесь мне хорошо.
Он засмеялся.
— Еще бы не хорошо! Вот вы и скрытничаете, храните секреты от меня!
Она уронила тарелку в раковину, но тарелка не разбилась. Она подняла ее, вымыла.
— У всякой женщины есть секреты, мистер Мейерс. Это дело обычное.
— Думаю, никакие китайские церемонии не заставили бы вас поделиться вашим фамильным рецептом яблочного пирога, правда?
Дюпри покачала головой:
— Нет, сэр. Этого бы я ни за что не сделала.
Мейерс шутливо погрозил ей пальцем:
— Вы ставите меня в безвыходное положение. Вы нашли путь к моему сердцу через желудок, превратили меня в наркомана, который не может жить без ваших яблочных пирогов, так же как не мог без них жить мой отец. Но я не отступлюсь. Я человек упрямый, я выведаю рецепт, определю все специи и все, что вы туда кладете. Без этого рецепта я в Белый дом не перееду!
Дюпри вытащила из переднего кармана пальто пару белых перчаток.
— Спокойной ночи, мистер Мейерс!
Он кивнул ей:
— Спокойной ночи, Кармен.
Ступив на главную лестницу, Мейерс остановился полюбоваться своим недавно законченным портретом. Он решил, что на портрете должен улыбаться, чтобы чувствовались его молодость и энергия. В наше время президентская должность помолодела, что отражает современные требования. Рабочий день президента теперь начинается рано и оканчивается поздно. Его-то это вполне устраивает. Чтобы выспаться, ему много времени не надо. Если удается поспать часа четыре без перерыва, ему этого хватает с лихвой. День у него напряженный, требующий постоянной концентрации и неослабного внимания. Вот почему все эти недавние эскапады Элизабет так его раздражали. Ведь знала же она, как напряженно он работает. И когда выходила за него, уже должна была это предвидеть. Он очень ясно дал ей тогда понять, что политика — это его призвание, его судьба.
На верхней площадке стоял охранник. Вид его напомнил Мейерсу, что Бутер еще не объявился. Нехорошо. Дана Хилл повела себя смело. Чересчур смело. Приехала на вечер, подошла к нему, пожала ему руку. Мейерс отдает должное ее смелости, хоть и не видит в этом поступке большого ума. Впрочем, может быть, это и неважно. Все равно Элизабет теперь знает правду, и никто не может с этим ничего поделать. Он хорошо все спланировал. Джеймс Хилл мертв, как мертвы и те двое, которых Бутер подослал в дом Хилла. Серьга осталась у Даны Хилл. Пусть. Может любоваться ею сколько влезет. И все-таки женщина эта его раздражает. Совершенно очевидно, что она занеслась — места своего не знает. В этом смысле Бутер задание провалил. Он должен был ее убить, но еще не поздно поставить на место эту Дану Хилл. Он в силах это сделать.
Мейерс шел по устланному ковром полу в холле, мечтая о том, каково было бы разгуливать по Белому дому в банном халате и тапочках. Он бы ни капельки не стеснялся. Ведь это был бы его дом, в конце концов. А дома можно, черт побери, гулять в чем вздумается. Он где-то читал, что Линдон Джонсон имел обыкновение проводить совещание со своей администрацией, сидя на унитазе. Газетчики и биографы утверждали, что в этом отражались дьявольское самомнение и гордыня Джонсона, которому требовалось всячески унижать подчиненных. Мейерс же считал иначе. У Джонсона попросту не было времени в течение дня всласть посидеть в сортире, а к тому же не лишне было продемонстрировать подчиненным, что они не чета президенту. Это помогало держать их в узде. По сходным причинам Мейерс настаивал, чтобы яблочный пирог, который ставили ему на стол каждый день, был свежим, только что из печи. Кто угодно может есть вчерашний пирог, только не будущий президент!