Я посмотрел на экран ноутбука, пальцы зависли над клавиатурой, готовые нажать на одну из клавиш и вернуть к жизни потемневший экран. Но ничего не приходило в голову. Я зарычал, захлопнул крышку, оттолкнулся от стола и смачно выругался. В таком состоянии я не мог писать.
На этот раз за стойкой в подъезде Бруно сидела женщина. С суровым, землистого цвета лицом и светлыми, крашеными, завитыми волосами, обильно политыми лаком. Опять же, ревностно относящаяся к своим обязанностям. На моих глазах в подъезд вошли три человека, и она всех заставила расписаться в регистрационной книге. В принципе никакой проблемы в этом не было: я мог назваться вымышленным именем. Но, допустим, квартира принадлежала не Бруно? Она попросила бы написать фамилию жильца, к которому я направлялся, и тут выяснилось бы, что такой человек в доме не живет. Я бы точно нарвался на неприятности.
Поэтому я нырнул в проулок, который тянулся вдоль боковой стены нужного мне дома, прошел его до конца. Нашел, как и надеялся, запасной выход, но оборудованный охранной сигнализацией и видеокамерой наблюдения, которая висела над дверью с двумя створками. Ручки створок соединяла цепь, запертая на наборный замок. Насколько я себе это представлял, пожарному инспектору такой способ обеспечения безопасности вряд ли понравился бы. Не составляло труда догадаться, почему предприняты такие меры предосторожности: раньше незваные гости частенько проникали в дом через эту дверь. С замком я мог справиться без труда, и, наверное, обманул бы камеру и отключил сигнализацию, но этот вариант не показался мне оптимальным. Даже если удастся открыть дверь, никого не потревожив, — кто знал, что ждет меня за ней? Возможно, лестница, возможно, кладовая, где уборщица хранит швабры и ведра, а может, и вторая видеокамера наблюдения, нацеленная прямо на дверной проем.
Окно, расположенное рядом с запасным выходом, защищала решетка из толстых металлических прутьев. Поскольку ацетиленовый резак я с собой не захватил и не мог гарантировать, что целый час в проулок никто не заглянет, этим путем я тоже воспользоваться не мог. Другие окна находились слишком высоко, чтобы добраться до них без лестницы или ходулей, а дверь с надписью «Почта» открывалась в комнату консьержа — вот и получалось, что из проулка мне в дом не попасть. Предстояло искать обходные пути.
К примеру, через двухзвездочный отель (овощной магазинчик я отмел сразу). Судя по грязным занавескам в окнах и облупившейся краске задней стены, повышение звездности отелю в ближайшее время не грозило, а потому я предположил, что и обеспечение безопасности в отеле оставляет желать лучшего. Там тоже была дверь черного хода, которая никем и ничем не охранялась. Я без труда мог проникнуть в отель через нее и не сомневался, что коридор выведет меня на лестницу. Но, опять же, происходило все в среду, время приближалось к полудню и мне не хотелось попадаться кому-либо на глаза. К тому же у меня уже появилась идея получше.
Джентльмен, которого я нашел за регистрационной стойкой отеля, в соборе Парижской Богоматери чувствовал бы себя как дома. Правда, горб ему заменял огромный живот, а если он и брился этим утром, то уж очень тупой бритвой, которую давно следовало сменить. Он долго и тщательно заносил данные моего паспорта в регистрационную книгу, и пузырящаяся на губах слюна грозила капнуть на только что заполненные графы.
Называя паспорт «моим», я ввожу вас в заблуждение. На самом деле принадлежал он проживающему в Париже английскому адвокату Дейвиду Джеймсу Берку и попал ко мне, когда несколькими месяцами раньше я посетил его квартиру. Сам господин Берк в это время находился в отъезде, о чем я узнал от одного нашего общего знакомого, который пригласил нас обоих послушать оперу «Мадам Бовари». Я отказался, решив посвятить вечер другому, более приятному занятию, и эта вылазка принесла мне крупную сумму наличных и новенькие наручные часы, не говоря уже о паспорте. Обычно документы я не беру, но тут, заглянув на последнюю страницу, с удивлением обнаружил, что мы очень уж похожи. Согласно паспортным данным, родился господин Берк на год раньше меня. Судя по фотографии, волосы у него были чуть темнее, и стриг он их короче меня, но я не сомневался, что при беглом взгляде на фотографию никто не скажет, что это не мой паспорт. Но так уж вышло, что портье отеля на фотографию, похоже, не глянул вовсе. Его интересовал исключительно номер паспорта господина Берка, который, согласно инструкции, требовалось внести в регистрационную книгу.
Комната обошлась мне дороже, чем я ожидал, и меня это удивило, потому что внутри отель выглядел еще более обшарпанным, чем я себе представлял. Линолеум в вестибюле покрывал толстый слой пыли, и даже тусклый свет не мог скрыть грязь, въевшуюся чуть ли не во все поверхности. Туристические буклеты, что стояли на стенде, устарели, краска на них выцвела, и создавалось впечатление, что их украли с какого-то уличного стенда в конце восьмидесятых годов прошлого столетия.
Лифт, возможно, и имел место быть, но, протянув ключ от номера и вернув паспорт, Квазимодо меня к нему не направил; поэтому я подхватил пустой чемодан, который принес с собой, и начал подниматься по лестнице. Под ногами лежал грязный, вытертый до дыр ковер, перила шатались. Я поднялся на два этажа и остановился, чтобы понять, насколько активно используется лестница. Шагов не услышал. Меня окружали тишина и затхлый запах никогда не проветриваемого помещения.
Я продолжил подъем. Если бы меня остановили, я прикинулся бы заблудившимся маразматическим стариком или американцем и позволил бы отвести себя к моему номеру на втором этаже. Мог бы даже часок полежать на кровати, прежде чем предпринять вторую попытку. Но, как выяснилось, беспокоился я напрасно. На лестнице мне никто не встретился, я поднялся на самый верх и через плохо пригнанную к косяку незапертую дверь вышел на крышу.
Открывшийся мне вид впечатлял. Передо мной раскинулся целый мир разнообразных крыш, печных труб, телевизионных антенн, бельевых веревок, церковных шпилей и небоскребов. Весной в Париже часто выдаются такие деньки, когда воздух обретает какую-то невероятную прозрачность, отчего все углы и линии кажутся особенно четкими. Я поставил чемодан и постоял, уперев руки в бока, вдыхая теплый воздух, наполненный ароматом только что испеченных булочек, крепкого кофе и покрытых плесенью сыров, наслаждаясь вдруг обретенной остротой зрения. На севере я видел кремовый купол церкви Сакре-Кер, на юго-западе — ониксовые окна башни Монпарнас. Западнее сверкал золотом купол Дома Инвалидов, ярким пятном выделяясь на фоне серых, белых и светло-коричневых административных зданий и многоквартирных домов. А чуть ближе я видел темные башенки бывшей тюрьмы Консьержери, над которой развевался триколор. На короткий момент возникло ощущение, что у моих ног подаренный мне город, и, должен признать, очень уж не хотелось возвращаться из мира фантазий к ждущей меня работе.
К счастью, мне не пришлось проявлять кошачью цепкость, чтобы подняться или спуститься на пару этажей: крыши отеля и нужного мне дома находились на одном уровне. Их разделял лишь невысокий, залитый битумом барьер, который я и переступил. После этого оставалось лишь разобраться с висячим замком двери, которая вела на лестницу дома.