— Он бы не сказал тебе, где алмазы. Для этого он был слишком осторожен. Двенадцать лет любого научат терпению.
— Он сказал, что они у него. — Она наклонилась ко мне через стойку бара и понизила голос. — Он сказал, что алмазов много. Но они необработанные.
— Без огранки?
— Без огранки, да.
— Так вот почему он не смог продать их сразу. Ему требовался скупщик. Я думаю, в Париже.
— Не поняла?
— Неважно. Продолжай.
— Это все. После свидания мы писали друг другу письма.
— Конечно. Ты не могла допустить, чтобы он потерял к тебе интерес.
— После освобождения он приехал в Амстердам.
— И ты устроила ему встречу, на которую он рассчитывал. И все было хорошо, пока он не упомянул, что добраться до алмазов не так-то просто, как ты рассчитывала. Что для этого нужны статуэтки обезьян и люди, у которых они находятся. Тебя, должно быть, это потрясло.
Она сжала губы.
— Все было не так.
— А я думаю, так. Ты, если хочешь, можешь придерживаться иной версии. Но ключевой момент — обезьяны, не так ли? Он сразу сказал тебе, для чего они нужны, или тебе пришлось это из него выцарапывать?
— Он рассказал мне все. — Она выпрямилась. — Больше, чем тебе.
— Иначе и быть не могло. Я — всего лишь наемный работник. Ты — настоящая любовь.
Она потупилась.
— От тебя требовалось принести обезьян. Мы собирались уехать из Амстердама.
— С алмазами?
— Естественно.
— Значит, они по-прежнему в городе.
Она кивнула, потом закатила глаза, как бы говоря, что это очевидно.
В этот момент открылась дверь, и вошел парень, которого я раньше видел за стойкой. Сразу заметил меня, остановился, наполовину расстегнув молнию куртки. Сказал что-то резко Марике на голландском, и этого хватило, чтобы старик оторвался от стаканчика с ромом и бросил на меня вопросительный взгляд. Ответ Марике, похоже, поставил парня на место, потому что, бросив на меня злобный взгляд, он прошел в подсобку.
— Что ты ему сказала? — спросил я, поворачиваясь к Марике.
— Принеси мне обезьян, и я тебе скажу, — ответила она, глянув на дверь, за которой скрылся ее коллега. — Иначе я не смогу тебе доверять.
— Ты хочешь, чтобы наши отношения стали доверительными? Не слишком ли поздно?
— Не поздно, если принесешь обезьян.
— Очень уж ты настырная.
Она не отрывала от меня глаз.
— Если они все-таки у тебя, больше не оставляй их в квартире. Принеси сюда.
— Обещать не могу. Как знать, вдруг я пойму, что к чему, и тогда алмазы достанутся мне одному.
Она скрипнула зубами.
— И не думай, что я пошутил.
Я поднялся с высокого стула у стойки, застегнул пальто. Сунул руки в карманы и кивнул Марике. Уходил я в превосходном настроении. Приятно, знаете ли, говорить о пропавших статуэтках и предлагать их поискать, когда они лежат в кармане, под рукой. Возникло искушение вытащить их и продемонстрировать Марике, улыбаясь во весь рот, но я его подавил. Я еще не разобрался до конца, какую роль играет она в этой истории.
За дверью кафе начали сгущаться сумерки. Температура понизилась на несколько градусов, зажглись уличные фонари. Взглянув на часы, я увидел, что уже половина шестого. Лезть в битком набитый трамвай не хотелось, и я направился к ближайшей велосипедной стоянке. Я сразу же остановил свой выбор на светло-синем велосипеде с грязевыми щитками и проволочной корзиной, закрепленной на руле. Металлическая цепь, пристегивающая переднее колесо к стойке, была заперта на современный замок, но я достал отмычки и открыл его быстрее, чем успели замерзнуть пальцы. Защелкнул замок, закрепив цепь на стойке, и покатил велосипед к мостовой, где собирался сесть на него и уехать.
Но прежде чем я это сделал, с соседней автостоянки выехал, пересекая улицу, белый микроавтобус. Его водитель не вывернул руль, чтобы встроиться в ближнюю к тротуару полосу движения. Наоборот, он поехал прямо, а потом вдруг ударил по тормозам и перегородил мне дорогу. Дверцы кабины открылись.
Я все знал о водителях таких вот белых микроавтобусов, будьте уверены, но дерзость этого была ошеломительна, и мне потребовались какие-то мгновения, чтобы прийти в себя. Тем временем из кабины выскочили двое мужчин, лица которых закрывали черные маски с прорезями для глаз; один из них держал бейсбольную биту. Я не успел и рта раскрыть, когда толстый конец этой биты ткнулся мне в солнечное сплетение. Дикая боль заставила меня выпустить из рук велосипед. Ноги не держали, я упал на колени, велосипед повалился на брусчатку. Я поднял голову, пытаясь протолкнуть воздух в легкие, и увидел, как мужчина в маске опускает биту. На этот раз бита соприкоснулась с моей головой, и больше я уже ничего не почувствовал.
Портфель не закрывался. Я изо всех сил давил на крышку, пытался защелкнуть замки, но ничего у меня не получалось. Что-то мешало. Я бросил портфель на пол и встал на него. Помеха не исчезла, и я принялся прыгать на крышке, но нужного результата все равно добиться не мог. Решил открыть портфель и как-то по-другому положить кисть дворецкого, но, откинув крышку, увидел, что в портфеле не кисть, а голова мужчины. Она взглядом молила вытащить ее из портфеля, глазные яблоки вылезали из прорезей в черной маске, с губ срывались стоны. Они становились все протяжнее, голова тряслась, словно мужчина пытался что-то сказать, но не мог. Я засунул пальцы ему в рот, покопался во влажной пустоте и наткнулся на какой-то твердый предмет. Схватился за него, потянул. Изо рта выскользнула статуэтка обезьяны, мокрая от слюны. Я поднес статуэтку к носу, понюхал. Сладкий перечный запах проник в носовые пазухи, потом в мозг. Мои глаза открылись, и мужчина, который держал меня за волосы, вновь сунул мне под нос нюхательную соль.
И тут же влепил мне оплеуху. Я что-то пролепетал: пересохший рот и губы пока не могли издавать членораздельные звуки. Я с трудом собрал у щек остатки слюны, проглотил, и вдруг меня замутило. Горячая волна поднялась от живота к макушке, по пути превратив лоб в раскаленную конфорку. Я согнулся, и блевотина мощным потоком хлынула изо рта.
Мужчина отпустил мои волосы, отпрыгнул и что-то пробурчал, когда меня перестало рвать. Я решил стереть остатки блевотины с губ и пот со лба, но обнаружил, что сделать этого не могу, потому что руки привязаны к пластиковой спинке, а ноги — к металлическим ножкам стула, на котором я сидел. Жара стояла невероятная. Я бы с радостью разделся и бросился в горную реку, чтобы вода охладила меня. Как в замедленной съемке, я повернул голову к мужчине, чтобы попросить о помощи, но едва разлепил заблеванные губы, как перед глазами у меня все поплыло, и я обнаружил, что смотрю в длинный тоннель, — и тут сознание оборвалось.