— И сколько времени понадобится вам, чтобы напечатать эту Библию?
— Дайте-ка подумать, — пожевал губы Хенниг. — Ладно, давайте я изложу это так. Если вы делаете всю чертову Библию — Ветхий Завет и Новый Завет в одном томе — то вам необходимо напечатать около 775000 слов. Это приблизительно соответствует шести или семи обычным книгам, если использовать стандартные шрифты. Ну ладно, если нас не теребить, то, чтобы сделать всю Библию, нужен год для разработки гарнитуры и формата, года два на набор и вычитку гранок, и еще один год или чуть меньше — на само печатание и переплетение. Четыре года — но это на всю, на полную Библию. Сейчас мы делаем один только Новый Завет, объем намного меньший, времени требуется намного меньше, если только не учитывать, что мы пытаемся делать это тщательно и с подлинным художественным вкусом. Мы же будем делать книгу объемом побольше, новый перевод Международного Нового Завета, но затем у нас будет меньше печатания — ведь пока что мы работаем только лишь над ограниченным изданием.
— Ограниченным изданием?
— Ну да, конечно. Я занимаюсь тем, что мы называем Расширенным Изданием для Проповедников, на четырех языках, но тираж будет доступен только лишь для пасторов и церковников всего мира, для прессы, государственных деятелей, политиков, знаменитых личностей и лишь очень небольшого количества обычных людей. Как только данное издание выйдет в свет, тогда печатники каждого издателя в своих странах запустят более дешевое издание для основной массы покупателей, лично я займусь популярным немецким изданием. Сейчас же, как минимум год заняла разработка, напечатание и переплеты займут не более шести месяцев.
— Что бы вы назвали своей самой крупной проблемой?
— Бумага. Для печатника Библий это всегда бумага. Понятное дело, что здесь я имею в виду популярное издание. Библия чертовски длинна, даже ее меньшая часть — Новый Завет, поэтому вы не можете использовать обычный товар. Вы должны найти бумагу полегче, потоньше, но и достаточно плотную, чтобы другая сторона с текстом не просвечивала на лицевой странице. Вам нужно иметь стойкую бумагу, ведь некоторые люди пользуются своей Библией всю жизнь. И в то же самое время, она не должна быть слишком дорогой. Но для нашего первого, специального издания мы используем самый тонкий сорт индийской бумаги.
— И когда же книги будут готовы?
— Надеюсь, что через пару недель.
— А как насчет безопасности? — как бы случайно спросил Ренделл. — В отеле «Краснапольский» в Амстердаме с этим очень строго. А вот как вы сами управляетесь с тем, чтобы спрятать такую вашу работу от нежелательных глаз?
Расквашенные черты лица Хеннига сложились в глубокие морщины.
— Ой, сложно, сложно, сука такая, — пробормотал он. — Сука — это насчет безопасности. Она уже стоила мне кучу денег. Сказать вам, что я делал? У нас тут несколько печатных прессов по соседству, буквально в паре шагов. Я взял свою самую крупную фабрику, отделил ровно половину от других зданий и типографий, напихал туда охраны и запустил в эту самую половину своих самых проверенных и старых типографов. Я даже выделил два дома по соседству для этих работников и их семей; там тоже имеются охранники и информаторы. Там было несколько неприятных моментов, но все уже позади. Всю работу мы производим за плотно закрытой дверью и следим, чтобы никто не сунул свой нос. За дверь не должно проникнуть ни единого слова. И действительно, Стив — могу я называть вас Стивом? — пока что наша тайна успешно держится в секрете, благодаря моей бдительности, пока что никто снаружи не узнал, чем мы тут занимаемся.
— Так уж никто? — мягко спросил Ренделл.
Хенниг тут же подобрался.
— Что вы имеете в виду? — проскрипел он.
— Я имею в виду Седрика Пламмера, — сказал Ренделл. — Я сам видел, как Седрик Пламмер выходил из этого здания буквально в ту же минуту, когда прибыл и я.
— Пламмер? — Хенниг был явно не в своей тарелке. — Вы его знаете?
— Он пытался подкупить меня в тот самый день, когда я прибыл в Амстердам. Он хотел, чтобы я передал ему одну копию нашей Библии. Он желает представить ее на суд общественности до того, как ее выставим мы, чтобы это послужило исключительно в его пользу, и, тем самым, испортить нам нашу рекламную кампанию.
Хенниг, к этому моменту уже взявший себя в руки, отчаянно защищался:
— Ну, он — это совершенно другое дело. Он единственный, кто проник к нам снаружи. Но поверьте мне, этот сукин сын не получил от Карла Хеннига ничего. Тут я могу поклясться могилой собственного отца.
— Он находился в этом здании, — настаивал Ренделл.
— Никто его не просил приходить, никто серьезный с ним бы и не встретился, — хрипел Хенниг. — Это точно, Пламмер охотится за копией, как дюжина других за пределами Германии. Он звонил мне трижды из Лондона и Амстердама. Я читал его чертово интервью с де Фроомом во “Франкфуртер Альгемайне”. Я отказался говорить с ним по телефону. Вчера он позвонил в четвертый раз, и на сей раз я лично сказал ему, чтобы он перестал меня донимать. Он хотел взять у меня интервью. Я же предупредил его, что если он очутится в радиусе десяти километров от Майнца, то я его пристрелю. Тем не менее, сегодня он явился сюда без объявления. Я был взбешен, когда мой секретарь сообщил, что Пламмер ждет. Я хотел выйти и набить ему морду. Не беспокойтесь, я не потерял голову. Я приказал секретарю отправить его. Я четко отказался встречаться с ним. Я не позволю, чтобы сукин сын переступил мой порог. В конце концов он сдался и ушел. Поверьте мне, Стив…
Он крутнулся в своем кресле и потянулся к фотографии женщины, стоящей в рамочке на телевизоре. С фотографией в руке он поднялся и вышел из за стола.
— Никто из участвующих в проекте не посвятил себя делу более, чтобы успешно завершить нашу Библию. Видите эту фотографию?
Ренделл глядел на портрет чувственной, по-театральному выглядящей молодой женщины лет двадцати семи — двадцати восьми. В нижнем правом углу портрета вилась надпись: “Meinem geliebten Karl!”, а потом и подпись: “von deiner Helga”.
— Узнаете лицо? — настаивал Хенниг.
Ренделлу тоже показалось, что лицо ему знакомо. Выключив свой диктофон, он спросил:
— Это не та германская актриса, которая выступала в…?
— Именно она, — ответил печатник. — Вы видали ее во множестве фильмов. Это Хельга Гоффманн. — Хенниг поставил портрет на первоначальное место и, не садясь, влюбленно глядел на него. — Сам я холостяк. А это единственная из женщин, которую хотел бы видеть своей женой. Мы встречались то тут, то там в течение двух лет. Мне кажется, что она слишком поглощена собственной карьерой, слишком амбициозна, чтобы рассматривать вопрос супружества. Во всяком случае, сейчас. Тем не менее, она ясно дала понять, что при определенных условиях она может со мной жить. — Хенниг глядел на фотографию. — К несчастью, актрисы взлетают высоко. Она мечтает иметь собственную виллу и яхту на Ривьере, в Сен-Тропезе. Но на такие излишества у нее нет денег. Если я куплю ей все то, чего она желает, это, конечно же, произведет на нее впечатление. И я смогу иметь от нее все, что захочу. — Его помятое лицо сложилось в гримасу. — Для вас это совершенно не звучит как признание в любви. Но для меня это почти что так же хорошо. Я не сентиментален. Я практичен. Я никогда не желал ничего от мира, кроме этой женщины. Но все это уже после того, как чертова Библия выйдет в свет. Ладно, в конце концов, я был не практичен, а тщеславен. Я выбрал то, чтобы мое имя было связано с Международным Новым Заветом. И не могу сказать, зачем. Может для того, чтобы кое-что доказать своему отцу, который уже в могиле. А может и обеспечить для себя какую-то долю бессмертия. В любом случае, заниматься Библией — означает приносить какие-то финансовые жертвы, что делает невозможным обеспечивать еще и Хельгу.