— Но, Карл, — перебил его Ренделл, — должен же быть какой-то способ дать им знать, что они печатают самую замечательную Библию в истории.
— Нет, никакого такого пути нет, — стал объяснять Хенниг. — Я еще подойду к этому. Поначалу, когда д-р Дейчхардт связался со мной, он не проинформировал меня о содержании новой Библии, которую собрался печатать. Он сказал лишь то, что она будет совершенно новой, отличающейся от всех предыдущих, крайне важной. После того, как он вкратце описал проект, я отказался от него. Я поступил так потому, что он был для меня малоприбыльным. Я отказался оставить ради него выгодные заказы, мне было плевать на престиж. Тем не менее, д-р Дейчхардт настаивал на том, чтобы именно я взялся за это дело, из-за моих прошлых достижений. И знаете, что он сделал?
Ренделл только покачал головой и продолжал слушать.
— Он взял с меня обещание сохранять тайну, — сказал Хенниг, — и устроил мне личную встречу во Франкфурте с доктором Траутманном. Я был весьма заинтригован. Доктор Траутманн — это один из наших ведущих теологов. Именно доктор Траутманн и передал мне рукопись. Он же предложил мне прочитать ее в его присутствии. То, что я взял тогда и впервые прочитал, было переводом на немецкий язык Пергамента Петрония и Евангелия от Иакова. — Хенниг глянул на Ренделла. — Вы читали их?
— Совсем недавно.
— И они потрясли вас так же, как потрясли меня?
— Я был глубоко тронут.
— А для меня это стало духовным пробуждением, — признал Хенниг. — Я никогда не мог поверить, что подобное преображение могло бы произойти со мной, бизнесменом, торгашом, гонящимся за прибылью. Тем не менее, это случилось. Эти страницы полностью перевернули мои отношения к вечным ценностям. Ах, это был вечер очищения души. Теперь у меня уже не было вопросов, что делать. Я взялся за напечатание Расширенного издания для священников. Хотя это означало отказ от некоторых весьма выгодных, хотя и грязноватых предложений. Это означало значительное уменьшение доходов. Это означало, что мне следует забыть Хельгу.
— Ладно, разве это не удовлетворило ваших работников? — спросил Ренделл.
— Нет. Поскольку большинство из них об этом и не знало, им не сообщили о моей новой добропорядочной работе. Сюда из Амстердама прилетел инспектор Хелдеринг и обеспечил самые строгие меры безопасности. Только ограниченному количеству моих самых доверенных работников доверили это дело и позволили знать, что они печатают. Это те, кого отделили от всех остальных, они же были обязаны держать в секрете свое задание. Что же касается большинства остальных моих рабочих, то им никто ничего не сообщил, они понятия не имели, что я вернулся к традиции и искусству ремесла, что отказался от части собственных доходов, что я стану важной частью исторического события в истории религии.
— Так что они собираются бастовать на следующей неделе?
— Не знаю, с неожиданной улыбкой на лице признался Хенниг. — Я узнаю об этом буквально через несколько минут. Мы уже дошли до “Майнцер Гоф”. Давайте перейдем Людвигштрассе и поднимемся на верхний этаж, в ресторан, где нас будет ждать ответ.
Заинтригованный, Ренделл последовал за печатником в гостиницу, лифт поднял их на восьмой этаж.
Ресторан был очень приятный. Через огромное стекло перед Ренделлом открылся чудный вид на Рейн. Метрдотель приветствовал Хеннига и Ренделла низким поклоном и сразу же провел их между рядами белых столов и стульев с высокими, обитыми дорогой тканью спинками, к окну, где за столом сидел плотный мужчина с непокорными рыжими волосами и подслеповато вглядывался в юридического вида бумаги.
— Herr Zoellner, mein Freund! — воскликнул Хенниг. — Ich will schon hoffen dass Sie noch immer mein Freund sind? Ja, ich bin da, ich erwarte ihr Urteil.
Полный мужчина вскочил с места.
— Es freut mich Sie wieder sehen zu kцnnen, Herr Hennig.
— Но вначале, герр Зольнер, познакомьтесь с американцем из Амстердама, который будет вести для меня рекламную кампанию по моей особенной книге. Это герр Ренделл — герр Зольнер, наш der erste Vorsitzende, первый председатель Industrie Geverkschaft Druk und Papier, нашего национального профсоюза печатников. — Хенниг обратился к Ренделлу. — Я приветствовал его как собственного друга, и сказал ему, что я здесь, готовый выслушать его вердикт.
Хенниг жестом пригласил Зольнера садиться и тут же потянул Ренделла занять место рядом с собой. После этого он устремил свой взгляд на профсоюзного деятеля.
— Ну что, герр Зольнер, каким будет ваш приговор: жизнь или смерть Карлу Хеннигу?
Серьезное лицо Зольнера расплылось в улыбке.
— Herr Hennig, es bedeutet das Leben, — неожиданно глубоким басом проурчал он. — Вы живете, мы все живем, благодаря вам. Это очень добрые вести. — При этом он поднял листок бумаги и заявил возбужденно:
— Ваши предложения, сделанные нашему профсоюзу, это самые лучшие, которые когда-либо были сделаны на моей памяти. Прибыли, повышение заработной платы, оплата больничных, пенсионный фонд, новые спортивные сооружения — герр Хенниг, я рад сообщить вам, что совет все это одобрил и уже на следующей неделе сообщит всем остальным членам профсоюза, а те, естественно, согласятся с этим как один.
— Очень рад, очень, — проскрипел Хенниг. — Ich bin entzьckt, wirklich entzьckt. Но мы забыли про забастовку. Мы вместе?
— Ja, ja, конечно же, вместе, — вторил басом Зольнер. Он уважительно склонил голову. Через день вы станете героем. Возможно, уже не столь богатым, но героем. Что заставило вас изменить собственное мнение?
Карл Хенниг улыбнулся.
— Я прочитал новую книгу. Вот и все. — Он повернулся к Ренделлу. — Понимаете, Стив? Ведь я уже чуть ли не сошел с ума. И, представьте, преобразился из Сатаны в святого Хеннига чуть ли не за день. Только неожиданно мне захотелось поделиться со всеми. Я глупец, но глупец счастливый.
— И когда же вы надумали все это сделать? — хотелось узнать Ренделлу.
— Наверное все это началось в тот самый вечер, когда я прочитал некий манускрипт. Но перемены потребовали времени. По-настоящему все это началось, наверное, на прошлой неделе, когда кризис на моем производстве достиг предела, и тогда я сел и перечитал несколько страниц гранок той самой книги, которую мы напечатали. И то, что я прочитал, меня успокоило, дало мне точку опоры и заставило принять решение, что лучше уж мне быть вторым Гутенбергом, чем еще одни Крезом или же Казановой. Ну, мир, это же прекрасно. Мы должны отпраздновать это. — Он постучал вилкой по бутылке, чтобы привлечь внимание метрдотеля. — Мы поднимем бокалы с “Окфенер Бокштейн” 1959 года из Саара. Это прохладное сухое белое вино, в котором всего восемь процентов алкоголя. Этого будет достаточно, раз уж мы все тут такие взволнованные.
Чудесный обед в “Майнцер Хоф” продолжался два часа. После того, как Цольнер распрощался, Карл Хенниг позвонил своему шоферу, и настоял на том, что отвезет Ренделла назад во Франкфурт на своем “Порше”.