Генриетта Лотт оказалась доброй, полной, усталой женщиной средних лет. Когда разговор заходил не о факультете и занятиях, она чувствовала себя неловко. Ее информация о студентах, насколько понял Барретт, была поверхностной. Главными добродетелями, по мнению наставницы, были отсутствие пороков и серьезность. Она вела студентов, чьи фамилии начинались на буквы «Г» и «Д», поэтому Джерри попал к ней. Они встречались четыре раза. Генриетта Лотт почти ничего не могла добавить к тому, что было написано в карточке, которые заводились на всех студентов. Ей немного стыдно, но у нее «так много, так много студентов, только на одном факультете учится пятнадцать тысяч человек».
Они встречались с Джерри по определенным дням и беседовали об учебе: об изменениях расписания занятий, преподавателях и оценках.
— Жаль, что я так мало могу вам рассказать, — виновато произнесла миссис Лотт, — но, боюсь, больше мне нечего добавить.
Барретт решил по-новому поставить вопрос, который задавал уже дважды.
— Что вы знаете б Джерри Гриффите, кроме учебы?
— Только то, что он был серьезным и немного замкнутым. — Она посмотрела на карточку, которую держала в руке, потом на раскрытую папку. — И… мне кажется, что у него не было цели в жизни, как у большинства современной молодежи. По сравнению с остальными студентами, с которыми я встречаюсь ежедневно, Джерри, я бы сказала, был более откровенен и честен. Он не использовал жаргонные словечки, как современные юноши.
— Он с вами никогда не разговаривал о своей семье, миссис Лотт?
— Нет. Хотя подождите, был один случай. — Она радостно улыбнулась. — Однажды Джерри заинтересовался факультативными спортивными занятиями. Точно, вспомнила. Его отец был каким-то олимпийским чемпионом… или я где-то в газете читала об этом?.. Во всяком случае, отец захотел, чтобы Джерри занялся спортом. Он считал, что сыну полезно побольше бывать на свежем воздухе и заниматься физическими упражнениями, а не сидеть дома и превращаться в книжного червя. Джерри считал своим долгом хотя бы разузнать о спортивных секциях. Он сказал, что спортсмен из него неважный, и, по-моему, сообщил, что в школе занимался теннисом. Что касается клубов, то он увлекался бриджем… или шахматами?.. Нет, конечно, это был клуб бриджа где-то в Уэствуде.
— Мне сказали, что Джерри больше года назад увлекся американской литературой. Вы не могли бы рассказать подробнее?
Через полтора часа Майк Барретт вернулся в кабинет, который ему временно выделил Эйб Зелкин. Он размещался на пятом этаже недавно построенного высотного здания на Уилширском бульваре, между бульварами Робертсон и Ла Чинега рядом с «Волшебной милей». Пол в кабинете Барретта устилал толстый ковер, стены были выкрашены в светло-зеленый цвет. В воздухе еще слегка пахло краской, и это странно бодрило. Барретту нравилась мебель: большой дубовый стол рядом с огромным окном, из которого открывался прекрасный вид, новые кожаные стулья, диван с подушками и два строгих глубоких кресла около большого круглого кофейного столика. На стенах не было никаких университетских дипломов в рамках, никаких грамот, никаких репродукций импрессионистов или фотографий знаменитостей. Зато позади стола висели четыре цитаты в рамках, написанные одним будущим художником. Это были любимые высказывания Майка Барретта.
Первая напоминала о враге. «Отправление несправедливости всегда находится в верных руках». Станислав Лем.
Две следующие служили амулетами против тщеславия. «Проявляйте снисходительность к судьям, потому что все мы грешники». Шекспир. «Вполне возможно, что когда-нибудь наше время будут называть темными средними веками». Георг Лихтенберг.
Последняя, написанная совсем недавно, напоминала о неразрешимой проблеме, главной для всех видов цензуры. «Кто должен охранять самих охранников?» Ювенал.
Зеленое однообразие стен нарушали три двери. Одна вела в коридор, из которого, проходя через просторную приемную Донны Новик, появлялись посетители. Другая — в комнаты отдыха: ванная с душем, маленькая кухня и столовая. Третья вела в небольшой конференц-зал, из которого можно было попасть в кабинет Зелкина. За кабинетом Зелкина были кабинет Кимуры, библиотека и свободная комната, которая служила кладовкой.
В кабинете Барретта только на столе, напоминающем горный ландшафт, можно было заметить следы активности, царящей в этой комнате последние несколько дней. Стол был завален папками с бумагами, имеющими отношения к делу Бена Фремонта. Здесь хранился весь арсенал защиты. Кроме папок на столе лежали материалы о предыдущих процессах против непристойности в Америке и Англии. Все они были помечены закладками с надписями. «Корона против Хиклина, Лондон, 1868». Процесс против «Кладезя одиночества» в 1928 году в Лондоне, американский процесс против «Улисса» в 1934 году, иск издательства «Гроув-пресс» к министру почт Кристенберри из-за запрета «Любовника леди Чаттерлей» в 1959 году, процесс в Калифорнии в 1962 году против книготорговца по имени Брэдли Рид Смит, который продавал «Тропик Рака», массачусетский процесс против «Фанни Хилл» 1964 года. Тут же находились полные решения Верховного суда Соединенных Штатов: «Рот против Соединенных Штатов» в 1957 году, «Якобеллис против Огайо» в 1964 году, «Гинзбург против Соединенных Штатов» и отчеты о других многочисленных процессах. Где-то в этом горном массиве затерялись материалы «Слушаний по контролю над непристойной продукцией» сенатского подкомитета, который в 1960 году работал над вопросами молодежной преступности.
Вернувшись из Калифорнийского университета, Барретт нашел на самой вершине несколько новых бумаг от Лео Кимуры, причем одна содержала очень важную информацию.
Из Монте-Карло пришла телеграмма с просьбой Кимуре позвонить в пять часов частному сыщику Дюбуа в отель «Гардиоль» в Антибе. Адрес был неопределенным, потому что Дюбуа должен был ждать издателя Джадвея, Леру, в монте-карловском отеле «Балморал». Кимура не стал гадать по поводу этой загадочной телеграммы и только написал, что поехал к Филиппу Сэнфорду, что позвонит во Францию оттуда и, как только что-нибудь узнает, немедленно свяжется с Барреттом.
Сейчас было уже пять часов. Барретт решил потерпеть и стал рассказывать Зелкину о результатах своих поездок. Последние пятнадцать минут он сидел за столом, попыхивал трубкой и излагал ход послеобеденных расследований Зелкину, который расхаживал перед столом. Барретт рассказал о встречах с Беном Фремонтом, Рэчел Хойт, Генриеттой Лотт, Джорджем Перкинсом и сейчас рассказывал о беседе с доктором Хьюго Найтом, профессором факультета английского языка Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.
— Я немного удивился, когда Найт сказал, что Родригес, этот помощник окружного прокурора, уже приезжал к нему. Кажется, вчера.
— Серьезно? — тоже удивился Зелкин. — Да, эти парни ничего не упускают. Наверное, Дункан хотел уговорить профессора выступить свидетелем?
— Они хотели выяснить, как Найт относится к «Семи минутам», — объяснил Барретт. — Родригес поинтересовался, читал ли профессор книгу, что о ней думает, советовал ли своим студентам прочитать «Семь минут»? Доктор Найт прочитал экземпляр, имеющийся в спецхране, но никогда не советовал своим студентам читать ее, потому что до самого последнего времени «Семь минут» просто негде было достать. Что касается самой книги, то она понравилась Найту. Скорее всего, поэтому интерес Родригеса к профессору как к свидетелю быстро угас. И еще кое-что. Найт вспомнил, что Родригес все время допытывался, не проявлял ли Джерри Гриффит интереса к «Семи минутам». Найт объяснил, что на его лекции ходит очень много студентов, больше ста человек, и что он часто не знает, как кого зовут. Только после того, как фотография Джерри появилась в газетах, он с трудом вспомнил его. И насколько помнил профессор, Джерри никогда не проявлял особого интереса ни к «Семи минутам», ни к другим, о которых Найт рассказывал на лекциях. По крайней мере, он ни разу не поднял руку и не участвовал в обсуждениях. Родригес ясно дал понять, что окружная прокуратура потеряла интерес к доктору Найту.