Отечные пластиковые пальцы. И суставы скрипят. А камера снимает, подбирается слишком уж близко, нависая над Далматовым.
– Ну и там нарвались на гопоту. А Родька всех спас. И домой повел. К Викуше. Ну она там близко жила. И короче, любовь с первого взгляда. Викуша классная…
Зоя примолкла, задумавшись о своем. Лицо ее вдруг утратило прежнее глуповатое выражение. В уголках глаз прорезались морщинки, а губы сжались, точно Зоя опасалась сказать лишнего.
– Отек большей частью сошел. Пузыри – это не слишком хорошо. Но главное, чтобы сепсис не начался. Если не начнется, то заживет быстро. И шрамов не останется.
Наверное. Но лучше бы выбраться с острова. Далматов обещал ведь. С другой стороны, его обещания немногого стоят.
– Выходит, что вы теперь оба раненые? – поинтересовалась Зоя, постукивая мизинцем по подбородку. – Как в кино? Только взаправду.
– Правдивое кино – самое лучшее. – Толик сказал это очень тихо и тут же сменил тему: – Давай, Зай, расскажи, как вы с Викушей познакомились. Для истории.
О том, что в городе будут снимать кино, Зоя знала. Она вообще много всего знала. Собственная голова порой казалась ей естественным продолжением сумочки, где царил вечный беспорядок. Зоя боролась с беспорядком, как правило, раз в квартал, заранее осознавая бессилие свое перед всеми этими вещами, которые скапливались в сумочке как-то так, без Зоиного участия.
И с головой то же самое.
В общем, про кино она знала, как и про выставку орхидей, флешмобы, грядущие распродажи и прочие мелкие, в общем-то, события. Знание оставалось абстрактным до тех пор, пока на глаза Зое не попалось объявление: «Для киносъемок требуются молодые люди от 23–35 лет, девушки от 21–35 лет приятной внешности. Опыт работы в кадре не обязателен!»
И телефон.
Конечно же, Зоя позвонила. Во-первых, внешностью она обладала очень даже приятной, если не сказать больше. Во-вторых, опыт работы в театре имела. И пусть сводился он к роли Снегурочки на городской елке, но главное же начать.
К Зоиному удивлению, звонить пришлось долго. Еще и встречу назначили.
Зоя к встрече готовилась тщательно. И шла, уверенная, что ее всенепременно возьмут.
В фойе городского Дома культуры толпился народ. Девчушки, девушки, женщины… Парней – меньше. Эти держались обособленно, с легким презрением.
У стойки регистраторши Зое выдали номерок.
Двести сорок пятая?
Так не честно!
– Трындец просто, – сказала темноволосая девица в льняном сарафане. Она не обращалась к кому-то конкретно, но Зоя подхватила:
– Полный.
– Ну, мы ждали три часа. Жуть просто жуткая! Я думала, что все, свихнусь… А народ пер и пер. Ну почему всем непременно в кино надо? Они же… обычные. Ну как ты, Мелли. Кино ведь для красивых, правда?
О да, конечно! Людям, красотою обделенным, следует держаться подальше, не создавать пробок на пути в Голливуд, где для Зои уже приготовлена именная красная дорожка.
Далматов затянул узел и обрезал остатки бинта. Старые повязки отправились в печь.
– Мы и говорили… про всякое. А потом оказалось, что мы не подходим. Типаж яркий! – Зоя произнесла это с непритворным возмущением. – Ну я же знаю, что я – яркая. И Викуша ничего так. Только старая уже. Ей поздно было начинать, а она хотела… и тоже не взяли. Мы расстроились. И Викуша предложила выпить.
– И вы выпили.
– Ага. Я вообще не пью. Только мохито если… или чтобы от нервов. Ну и с компанией когда.
– Викуша оскорбилась, что ее не взяли? – Саломея вытянулась вдоль печи. Внутренний жар унялся, сменившись слабостью и ознобом. Хотелось закрыть глаза и погрузиться в сон.
Чтобы как раньше… как дома…
Дома тишина. И елка осталась. Мандарины в холодильнике. Испортились уже, скорее всего.
– Вику-у-ша… она обидчивая была. Прям вообще! – Зоин голосок зудел. – Я ей как-то фотку не плюсанула. Она неделю дулась. А я же не специально! Я пропустила! Ну потом я ей для жежешечки елочку прислала. Клевую! На нее еще игрушки вешать можно. И мы помирились. Тогда же… не знаю. Наверное, злилась. А затем еще сказала, что, если захочет, ей Родька любую роль купит. Хорошо ей…
Это вряд ли. Но вслух говорить Саломея не стала. Она приняла тарелку и ела, не разбирая, что именно ест – серое, комковатое, со вкусом мяса и специй, заставляя себя жевать, глотать и не спать.
Викуша хотела сниматься в кино и познакомилась с Зоей.
Таська искала сокровища. Связалась с Далматовым.
Толик опознал парня, оставленного на маяке.
Неслучайные случайности?
Были еще Родион и тот, четвертый, про которого Саломее не известно ничего, кроме имени.
– А вообще Родька – он странный, – Зоя вздохнула и сгорбилась. – Тихий-тихий. Молчит. Улыбается. И так гаденько, как будто думает про тебя плохо. Я ему не понравилась.
С чего бы это? Впрочем, безотносительно причины Саломея прониклась к Родиону уважением.
– Но Викушу любит… или правильно говорить, любил? Толик, ты знаешь! И вообще, какого хрена ты снимаешь ее, а не меня? Про кого кино будет, а?!
– Пойдем наверх, Лисенок. Сможешь?
Сможет. Куда ей деваться-то?
Раз ступенька. Два ступенька. Они помнят многих людей, эти ступеньки. И скрипят, приветствуя Саломею. Им было так одиноко. Холодно зимой и жарко летом. А осенью вообще дожди. И доски разбухли, треснули и рассохлись. Но Саломею выдержат.
Других тоже.
Зоя ступает очень тихо. Крадется? Или привычка? А Толик всегда становится на полную стопу. Далматов и вовсе старый друг. Он изучил и трещины, и расколы, обходит их. Он способен подняться и спуститься, не потревожив дом.
Правда, интересно?
С чего ты вообще взяла, Саломея, что он тут ни при чем?
Такой внимательный… приехал… за тобой. Веришь в это? Ни капельки. Вот и умница. Ему ведь никогда не нужна была ты. Клад – совсем другое дело.
За него и убить можно.
Подумай, Саломея. Хорошенько подумай. Не друг. И не враг. А так… тик-так. Часы идут. Как громко, правда? Эти часы, старые, с круглым циферблатом, на котором лишь одна стрелка осталась, их ведь не было в комнате.
– Ты принес? – Саломея шагнула в комнату.
Все как прежде. Окно. Синеватый лед, сквозь который льется свет. И ложится на пол. Белые пятна на белом дереве. Тонкие прожилки древесины. Аккуратный сверток спального мешка. Шкаф открыт.
Часы на полу.
Тик-так.
Время – без пяти двенадцать.
– Это ведь ты принес, Илья? И убрал… все здесь убрал?
Далматов качает головой. Он был внизу. Хорошее алиби. Все вместе, все друг у друга на глазах. И выходит, что все – невиновны.