Воздух звенит.
И уже не волк – Саломея убегает. Но серпы сплетаются серебряной сетью. Остается лишь пятиться, отступать.
Прятаться.
…раз-два-три-четыре-пять. Выхожу тебя искать.
Кто не спрятался, я не виновата.
Хлопнула дверь. Внизу, а потом совсем рядом. И лестница отозвалась скрипом. Кто-кто идет? За кем?
За Саломеей. Прячься, пока есть время. В шкаф. Под кровать. Куда-нибудь. И сиди тихо-тихо. Тогда, возможно, тебя не найдут.
Дыши осторожно. Мягко.
Это уже не сон – явь. Нет солнечного поля и серпов, но есть жесткий пол, печь и блокнот. Руки ноющие. Пистолет. Иррациональный страх.
Шаги ближе. И кто-то останавливается у двери.
Он замирает. Тишина. Абсолютная. Сердце и то прекращает стучать. Но Саломея ощущает того, который прячется за дверью, остро, как если бы он находился в комнате.
Шевельнулась ручка. Щелкнул язычок замка, но не открылся.
Импровизированная задвижка – толстая ножка стула, просунутая в скобу ручки, – держится. Только выдержит ли, если тот, кто пришел в дом, вздумает высадить дверь? У Саломеи пистолет есть. В нем всего одна пуля, но этого хватит, если прицелиться.
Пистолет Лепажа не знает промаха.
Руки дрожат. Препаскудно, когда руки дрожат. И бинты мешают. Пистолет приходится держать обеими руками. А спусковой крючок тугой.
Тук-тук. Как вежливо со стороны демона стучать. Но Саломея не ответит. И уж точно не пригласит войти.
Тук-тук-тук. И нежное царапанье. Саломею предупреждают: не следует упрямиться. Но, видно, она уродилась несговорчивой.
Гость мнется на пороге, вздыхает и уходит.
Притворяется, что ушел? Хочет, чтобы Саломея поверила. Выглянула в коридор, убедилась. Нет. Она же не дура, во всяком случае, не настолько.
Волки держались поодаль. Старый вожак с седыми боками. Волчица пегого смешного окраса. И молодняк, который суетился, то подбегая ближе, то отступая.
Волки не спешили нападать, но и не уходили.
Следили за людьми.
Люди следили за волками. И лишь Толику данное соседство доставляло радость. Парочка удачных эпизодов для безумного кино? Почему бы и нет.
– А они кусаются? – Зоя задала очередной идиотский вопрос и сама же себя укусила за прорезиненную рукавичку.
Рукавичка была розовой, в цвет курточки, и это обстоятельство странным образом бесило Далматова.
– Кусаются, – ответил он.
– Но ты меня защитишь.
Даже не вопрос – утверждение. Конечно, это же святая обязанность каждого мужчины – защищать Зою. От мышей, пауков, душевных волнений. Или волков. Разница невелика.
Вчерашняя буря очистила берега от снега, и за границей леса начиналось каменистое поле. Редкие трещины. Стланик. Громадина поваленной ели, и черная башня маяка.
Волки засуетились.
Они бегали по краю леса, не решаясь ступить на открытое место. И отчаявшись, завыли.
– Жуть какая! – Зоя решительно взяла Далматова под руку. – Зачем ты меня сюда потащил?
Она уже забыла, что вызвалась сама. И убеждала Толика – Далматов изначально не был против, – что дойдет и трупа не испугается. Она ведь вообще не из пугливых, а дома делать нечего. Ей скучно, когда нечего делать. И еще кино… Какое кино без Зои?
– Иди туда, – Толик остановился и указал на маяк. – Только медленно. И на меня не оглядывайся.
Она не стала возражать. Распрямилась, вздернула подбородок и широким подиумным шагом двинулась к маяку.
Розовая фигурка на сером камне. Низкое небо. Круглое солнце. Сквозь затемненные стекла очков солнце выглядит блеклым, но даже так умудряется жечь нервы.
Волчий вой усилился.
Они и тогда выли…
Таська шла первой, проламывала наст, увязая в рыхлом сухом снегу, но двигалась. Пуховой ледокол. Упрямство, лишенное смысла. За ней шел Юрась. Он старался ступать в ее след, но все время сбивался. Огромный рюкзак, в котором лежало слишком много всякого хлама, кренился то вправо, то влево, сталкивая Юрася с протоптанной тропы.
Егор вел Викушу. Ее – по тропе. Сам – по целине. И рюкзак, такой же объемистый, не мешал.
Родион – замыкающим. Дышит в спину. Сверлит взглядом. Ревнует?
– Если на острове кто-то был, – выдохшись, Таська останавливается, – то на маяк они заглянули бы… Я думаю, что заглянули бы. А может, и не только. Может, мы зря ищем пещеры, если есть маяк.
А под ним – подвалы. Подземные ходы. И секретные комнаты, полные сокровищ.
Мечта любителя.
– Маяк был возведен в 1853 году. Раньше на этом месте располагалась пристань. И верфь. И еще склады. Ну и бараки артельщиков.
Таську вряд ли слушают. Юрась обходит ее, и Викуша с Егором. И Родион. Но Таське интересны не они. Рассказывает она для Далматова.
– Потом что-то произошло. Пропали все… не то разбойники перебили. Или мор случился. Или пожар. Или и то и другое. Ну знаешь, как бывает?
Ее перебивают волки. Заунывный вой доносится издалека, но люди вздрагивают. Родион тянется к кобуре. Юрась тихо, весело матерится. А Егор задвигает Викушу за спину.
Только Таська не слышит волков.
– Конечно, вообще непонятно, для чего тут маяк. Суда по Черному не ходят. Но ведь построили.
Башня с опаленной вершиной. На редкость уродливое строение, которое сроднилось с островом достаточно, чтобы уцелеть спустя годы.
– Но был маяк. И был смотритель. Некоторое время.
Таська отдышалась. Она распрямляется и продолжает путь. Добравшись до цели, Таська открывает дверь хозяйским жестом. И дерево скрипит. Петли хрустят.
– Не лезь туда! – Родиону явно хочется добавить пару слов покрепче, но он сдерживается.
А Таська уже внутри.
Ей не терпится совершить открытие. Но на маяке пусто. Щебенка. Мусор. Никаких стрелок, крестов и тайных знаков, способных указать путь к кладу. Но Таську не остановить. Она обстукивает стены, ища скрытые двери. Встав на четвереньки, Таська ползает по полу, разгребает руками мусор, трогает старые доски, пытаясь обнаружить люк.
Юрась помогает, но скорее потому, что ему платят за помощь.
А волки воют. Заливаются просто.
– Здесь ничего нет, так? – Родион не заходит внутрь, он держится пустого проема, оттуда наблюдая за всеми.
– Скорее всего.
– Тогда зачем мы тут?
Потому что так пожелала Таська. И Викуша поддержала ее. Потому что больше искать было негде. Дом осмотрен от чердака до подвала, от подвала до чердака.