Я рассказала ему все. А куда мне было деваться? Капитан делал пометки в своем блокноте – черкал ручкой всякие значки, напоминавшие птичьи следы. Выглядел он при этом гораздо увереннее, чем прежде, почувствовав твердую почву под ногами.
Когда я замолчала, он вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами – все! Он кивнул и спрятал блокнот в карман плаща. Поднялся со стула и, поколебавшись, протянул мне руку. Я протянула в ответ свою. Мне показалось, что он не знает, как себя со мной вести. Я, видимо, не подходила ни под одну из известных категорий свидетелей, и ему было трудно.
– Отчего умерла… (слово далось с трудом) Стелла? – спросила я, когда он уже повернулся спиной. Мне пришло в голову, что от удара о стенку не бывает крови. Или бывает?
– Убийца ударил вашу подругу ножом в спину, видимо, когда она пыталась убежать от него, – сказал он бесцветно. – И в прихожей на стене нет крови… если вы обратили внимание. Крови вообще нигде нет, только на одежде…
Он не смотрел на меня, делая вид, что не слышит моего растерянного бормотания:
– Как же так? Я же видела… На стене…
Александр привез меня домой. В машине мы не разговаривали. О чем тут говорить? В подавленном молчании мы поднялись ко мне. Часы в гостиной показывали четверть восьмого.
– Кофе? – спросил он, и это было первым его словом, адресованным мне за несколько последних часов.
– Я не могу больше смотреть на кофе, – произнесла я с отвращением. – Я теперь не буду спать целый месяц.
– Я сделаю без кофеина.
– Какой смысл?
– Можно смешивать. Вкус тот же, а концентрация… – Он не закончил фразу. Уселся рядом со мной на диван, взглянул мне в глаза и задал вопрос, которого я ожидала: – Кто такой доктор Лапин?
Я отвела взгляд. Александр не должен спрашивать о докторе Лапине. Он отсутствовал во время моей беседы с капитаном. Зримо его не было, но, видимо, он все-таки находился в пределах слышимости. А может, действительно читал мысли – я вспомнила, как Стелла убеждала меня, что он колдун, и усмехнулась. Он, чуткий, взял мою руку, прижал к губам.
– Не хочешь, не говори. Я понимаю.
– Доктор Лапин… наш знакомый, – ответила я.
– Что он собой представляет? – последовал новый вопрос.
Я видела, как ему больно. К чувству потери примешивалась ревность. Он ревновал Стеллу, даже мертвую, к доктору Лапину. Лицо его стало неприятным, в глазах горел злобный огонь. Он, казалось, забыл о моем присутствии. Такое лицо не показывают публике. Он вдруг сжал мою кисть с такой силой, что я вскрикнула. Он опомнился, выпустил руку и пробормотал:
– Извини… мне совсем хреново. Извини. Стелла… я любил ее…
«…все время, – закончила я мысленно. – Даже после разрыва. И тогда в ресторане…» Я вспомнила, как он смотрел на Стеллу. А как же я?
Он понял. Притянул меня к себе, обнял, нашел губами мои губы. Я не знаю, как это получилось. Горькая сладость его поцелуев ударила мне в голову. Я отвечала ему с горячностью, причинявшей боль. Мы целовались, сцепившись взглядами, не закрывая глаз. Стелла умерла, а мы целовались, полные ревности и горя, и поцелуи наши были бесстыдны, как пир во время чумы… Мы словно торопились жить.
Александр прошептал мне на ухо:
– Может, останешься дома? Я позвоню на работу…
Шепот его прокатился волной, резонируя во мне, как в колоколе. Я не ответила, только мотнула головой – нет! Он покрывал мое лицо мелкими поцелуями, надолго приникая только к губам. И внутри меня снова зарождался ослепительно-белый горячий шар. Я впивалась в Александра зубами, ногтями, обхватывала его бедра коленями… Мы едва помещались на узкой кушетке, и Александр смел на пол подушки резким движением руки. Моя хлипкая изящная кушетка в стиле ампир жалобно стонала, и вдруг не выдержала одна из ее тонких ножек – передняя, у изголовья, и сломалась, издав печальный звук рвущейся ткани. Нас тряхнуло, кушетку перекосило. Но мы неслись дальше, не в силах остановиться. И вдруг с сухим треском сломалась другая передняя ножка, и мы скатились на пол. Падение совпало с оглушительным финалом – я закричала, Александр издал звериный вопль…
Мы лежали на полу, на маленьких разноцветных подушках, задыхаясь от хохота. Сломанная кушетка являла собой странное зрелище, полное укоризны. Мысль, что она попросту стряхнула нас с себя, казалась нам безумно смешной. Мы хохотали, не в силах остановиться, как механические куклы, чей механизм внутри заклинило, и они теперь до самого конца будут повторять одни и те же судорожные движения головой и руками и издавать хриплые скрежещущие звуки…
Мы знали, что Стелла умерла. Мысль эта вызывала боль и тоску, и при этом мы продолжали смеяться, до слез, до полнейшего отупения…
Инстинкт самосохранения?
На работе уже все знали. Новости в нашем городе распространяются мгновенно. Сотрудники изо всех сил старались не смотреть на меня лишний раз и вести себя естественно. Но им это не удавалось. Любопытство распирало их. Болезненная притягательность тайны, убийство человека, которого они знали, стало своеобразным допингом, придавшим остроту жизни. Они были в курсе всех городских слухов и сплетен. От бабы Брони я узнала, что убийца скрылся, возможно, за границу, и объявлен в международный розыск. Убийцей был не кто иной, как доктор Лапин.
Я сидела у компьютера, заставляя себя заниматься делом. Роман еще не вернулся из Испании. Пришлось срочно звонить другому юристу, договариваться о новых сделках и переносить уже назначенные. Ограничить общение с окружающей средой не получалось. Разговор рано или поздно добирался до смерти Стеллы. Сначала следовал вопрос обо мне – как я держусь, потом наступало предложение крепиться, а потом на мою голову выливался мутный поток городских сплетен «из самых достоверных источников».
Однажды пришел Кира. Постучался и вошел, не дожидаясь ответа. Молча кивнул и положил на стол продолговатую белую коробку без опознавательных знаков. На мой вопросительный взгляд коротко ответил: «Подарок». Я раскрыла коробку, развернула тонкую кремовую бумагу и отшатнулась. В коробке лежала большая крыса с оскаленной мордой и рваной кровавой раной в боку. Красный вываленный язык, белые клыки, розовый голый хвост, натуральные внутренности, просвечивающие сквозь дыру, синтетическая блестящая шерсть – это изделие Тайваня или Китая, выполненное со тщанием, рождало тошнотворное чувство оторопи.
Я перевела взгляд на Киру, ожидая объяснений.
– Новый товар, – радостно сказал он. – Вот смотрите!
Он протянул руку и нажал на животе крысы невидимую кнопку. И мерзкое животное вдруг забилось в конвульсиях. Задергались голова и лапы, как бич, защелкал хвост. Крыса резво подскакивала в шуршащей бумаге, и коробка стала съезжать по столу прямо на меня. Я, оцепенев от ужаса, наблюдала за крысой, будучи не в состоянии ни закричать, ни оторвать от нее взгляд. А она прыгала, скалясь, шлепая хвостом и придвигаясь все ближе. Насладившись эффектом, Кира выключил крысу. Он смотрел на меня с широкой улыбкой, ожидая благодарности. Ругать этого идиота было бесполезно.