– Видите ли, – начал Федор медленно, голосом фокусника, собирающегося вытащить из рукава некий предмет и томя публику. – Тогда на даче шестнадцатого октября ваша жена была не с Сырниковым, а с Речицким.
– Как же так? – проблеял Савелий. – А фотографии?
– А что изображено на фотографиях, мой друг Савелий? – спросил в свою очередь Федор.
– Как что? Мы все видели… – смутился тот.
– Ни на одной из фотографий не стоит дата шестнадцатое октября. Вещдоки, то есть снимки, свидетельствуют лишь о том, что Валерия Павловна и Вениамин Сырников встречались. Но это не значит, что в тот роковой день они встретились на даче. На самом деле тогда с ней был Речицкий.
– Так что же это получается…
Савелий был сражен наповал. Он с трудом пережил известие о предательстве Веньки Сырникова и сгоряча даже решил прекратить с ним всякие отношения, но по доброте характера не смог. Ограничился лишь укоризненным: «Веня, как ты мог?» На что Вениамин ответил: «Сам не знаю. Все Кирка. Представляешь, с кем я живу? Никогда не женись, Савелий!», – таким образом опрокинув ситуацию с ног на голову.
– То и получается. Ты прямо, как ребенок, Савелий.
– Откуда вы знаете? – наконец подал голос Андрей.
Федор достал бумажник и выудил оттуда крошечный полиэтиленовый пакетик. Опрокинул его себе на ладонь и явил присутствующим подвеску белого металла с крупным бесцветным камнем.
– Нашел на даче, – объяснил кратко. – Вещь дорогая, необычный дизайн. Найти ювелирный магазин, где ее купили, не составило труда. Куплена она известным в городе лицом, бизнесменом Речицким, утром пятнадцатого октября. Подарена в тот же день. Вернее, вечером того же дня, накануне ее смерти. Найдена мною под тумбочкой. Прочитав о Сырникове в дневнике Валерии Павловны, а также памятуя характеристику, выданную вами, Андрей Николаевич, я сразу засомневался, что сие подарено вашим юрисконсультом.
– Что она написала о Сырникове?
Андрей и сам не знал, зачем спросил. Неужели после всех событий такая мелочь имела хоть какое-нибудь значение? А вот, поди ж ты, спросил, царапало его что-то.
– Она назвала его Скупым рыцарем. О Речицком, кстати, там нет ни слова.
– Ничего не понимаю. – Вид у Савелия был несчастный. Вера в человечество, порядочность и верность оказалась подорвана в нем окончательно.
– О, женщины… – вздохнул Федор. – Поэтому мы с Савелием никогда не женимся. Правда, Савелий? – Тот промолчал. – А вы, Андрей Николаевич, – Алексеев повернулся к Андрею, – если хотите, можете вернуть подвеску Речицкому. Только не надо его бить. Драться нехорошо. Это может сказаться на вашей репутации в деловом мире. Возьмите! – он протянул подвеску Андрею. Тот только головой мотнул: «Нет!»
– Не хотите? Что же нам с ней делать? – Федор задумался. – Давайте отдадим ее следственным органам. Поздно, правда, но лучше поздно, чем никогда. А можем и не отдавать, а продать… у меня есть знакомый ювелир… пересекались когда-то… в прошлой жизни.
– Марвихер? – встрял оживший Савелий.
– Он самый. Дельный мужик. Много криминальных романов читаешь, Савелий! – не то похвалил, не то осудил его Федор.
– Редактирую. А деньги куда денем?
– На благотворительные цели отдадим. Можем закупить на полгода обеды для неимущих, например. Подумаем. Обсудим. Или все-таки следственным органам отдать? Вам, Андрей Николаевич, как главному причастному лицу принадлежит решающее слово.
Андрей только зыркнул молча и пожал плечами.
– Ты, Савелий? – не унимался Федор.
– Я – за. За благотворительность. А можно? То есть я хочу сказать, а если узнают?
– А кто им скажет? – резонно спросил Федор. – Речицкий и не вспомнит, у него и без того неприятностей хватает. Между прочим, он проходит по нашему делу, как свидетель. Ему повезло, его видела женщина, ваша соседка по даче, Андрей Николаевич. Когда он уходил, в доме еще горел свет. А спустя час, когда она вышла во двор подышать воздухом, света уже не было. В следственной работе, друзья мои, очень помогают такие вот неравнодушные обыватели, сующие нос в дела ближнего. Но это уже тайна следствия. Значит, решено единогласно? Прекрасно. Кто у нас сегодня виночерпий? Савелий, наливай!
– Знаете, Федор… – вдруг сказал Андрей и запнулся. Федор и Савелий в ожидании смотрели на него. – Мне казалось, что я схожу с ума… После смерти жены я подумал, что моя ненависть к ней… вызвала ее смерть. А потом я стал представлять, что это я ее… убил. Это было как наваждение! Я видел себя входящим в спальню, ее испуг… свою ярость, как вспышку… Я был уверен, что все меня подозревают, и с трудом удерживался, чтобы не побежать по улице. Ты меня знаешь, Савелий, я не очень открытый человек. – Савелий кивнул. – Наверное, если бы я выговорился, мне стало бы легче. Но я боялся. Боялся не только за себя, я не хотел никого в это втягивать. Да и не знаю, получилось бы. Я привык все держать в себе.
Андрей смотрел в стол и говорил торопливо, словно хотел высказаться, пока решимость не покинула его.
– А потом, после убийства Ромашки, стало еще хуже. Я опять оказался на месте убийства. Потом девушка рок-музыканта… И был момент, когда я вдруг испытал желание… убить. – Савелий шевельнулся, но промолчал. – Убить Киру. Вспышка ярости ослепила меня. Я чувствовал, как сжимаю пальцы на ее шее… Я очнулся только у своей двери, и, если бы оказалось, что Кира убита, то я бы… не знаю! Я бы решил, что это сделал я… – Андрей впервые взглянул на Алексеева, потом перевел взгляд на Савелия. – Я понимаю, что вы для меня сделали, Федор. Оглио убедил бы в моей виновности не только суд. Я и сам, наверное, поверил бы ему.
Савелий погладил плечо друга. Федор задумчиво смотрел на обоих.
– Ладно, – произнес он, – без ложной скромности могу сказать, что… Принимаю комплимент, одним словом. Жизнь продолжается, господа. Так, а что там у нас с очередным тостом? Савелий, очнись!
Кстати, – вспомнил Федор, – у вас в чемодане в гостевой комнате лежат деньги. Довольно крупная сумма. Ваши?
Андрей пожал плечами:
– Нет.
– Тогда можем добавить их к «ювелирному фонду». Голосовать будем?
Лежа без сна долгими осенними ночами, Вероника вспоминала. В этих воспоминаниях у нее было другое имя и другая жизнь. Ей казалось, она счастлива в этой жизни. Жизнь-сон… А потом сон оказался кошмаром, прекрасная жизнь – ложью, а любовь… любовь оказалась подлостью.
Она лежала без сна, вспоминая, плача, жалуясь. Пытаясь понять, что это было, пытаясь ответить себе на вопросы, на которые ответов не знала…
Она попала в ловушку, оказалась разменной монетой в грязных и непонятных играх!
– Валерия Павловна, мои обстоятельства изменились, и я смог прийти. Я не стал звонить вашему мужу. Мы с вами побеседуем вдвоем, ладно? – Оглио улыбался и держал ее за руку. Она с тревогой смотрела ему в глаза. – Валерия Павловна, – повторил он. – Дорогая Валерия Павловна, признаться, я в затруднении. Я не знаю, должен ли говорить откровенно или… – Он замялся. – Вопрос серьезный и… серьезный. – Он усмехнулся.